Когда Изабель пыталась заниматься живописью, ей не удавалось совладать со своей натурой. За что бы она ни бралась, все выходило безжизненным и вялым – даже натюрморты. Этюдам, которые она делала на пленэре, явно не хватало чувства. Освещение на натуре менялось так быстро, что проворства ее руки едва доставало, чтобы успеть схватить его хотя бы в самых общих чертах. Она, казалось, вцеплялась в свет руками и насильственно тащила его назад. Результаты обескураживали ее, доказывая, как мало ей удается и сколь многого она не достигнет никогда. Натура живет своей, отдельной от художника жизнью, не помогает ему в его работе, ей безразлично, рисует он ее или нет. В тех редких случаях, когда она работала с живой моделью (обычно это был Эльдон), от этой модели требовалась столь длительная неподвижность, что она успевала полностью утратить выражение и чувство. Изабель словно бы пыталась замазать своей кистью дыры, через которые жизненная сила модели утекала в пустоту.

С фотографией все было иначе. Время экспозиции намного меньше, и даже такие неуправляемые, неблагодарные модели, как ее племянники или прачка Тэсс с садовником Уилксом, сохраняли свежесть и силы. Эта энергия была необходима, чтобы сделать фотографию жизненной, правдоподобной. Больше того – теперь она научилась управлять этой энергией. Она могла управлять моделью, которая худо-бедно, но выполняла то, что от нее требовалось. И, наконец, тут можно было управлять даже самим светом. В отличие от живописи, где она только воспроизводила сцену, в фотографии она сама ее создавала.

Такие, как Роберт Хилл, просто не в состоянии понять, чем она занимается. Он обучался у признанных мастеров, в юности был подмастерьем у Эдварда Арлингтона – известного художника. Великие учителя передавали его друг другу из рук в руки, словно эстафету, и он никогда не сомневался, что и ему уготовано место среди великих. Его уверенность в себе и собственном гении была настолько неколебима, что, когда он писал модель, он совершенно не нуждался в ее энергии. Не нуждался даже в том, чтобы видеть ее, можно даже сказать – вообще не нуждался в модели. Работая с натуры, он видел только самого себя. Он бы просто не понял, что Энни Фелан нужна была Изабель для того, чтобы увидеть себя со стороны, видеть себя ее глазами. И наоборот, Изабель создавала у Энни Фелан нужное настроение, и не только настроение. Изабель создавала образ и воплощала его, делала реальностью.

Поскольку работа с Энни Фелан стала продвигаться неожиданно хорошо, Изабель впервые ощутила в себе достаточно смелости для того, чтобы выставить свои вещи. Судить о них, разумеется, будут люди типа Роберта Хилла, но попробовать все равно необходимо. Изабель поняла, что ее работа с Энни стоит такой попытки, и она хотела, чтобы это подтвердили и сторонние наблюдатели. Изабель не представляла, что эти фотографии можно было сделать как-то иначе. А разве это не подтверждение того, что она все делала правильно?

А что же Энни? Все это стало возможным только благодаря ей. Чем больше Изабель глядела на нее, тем больше она видела в Энни и тем сильнее ей хотелось глядеть. В какой бы комнате своего дома Изабель ни находилась, она могла легко представить, как фотографировала бы Энни там. Это лицо постоянно открывалось ей по-новому. Вот, например, сейчас, когда Изабель снимала крышку с объектива. Солнце повисло у них над головой развернутым опахалом.

– Не двигайся, – сказала Изабель.

Сидя в гостиной напротив местного викария, Изабель с трудом сдерживала раздражение. Она сцепила руки, борясь с желанием чем-нибудь запустить в него. Она не слышала его слов и не прислушивалась к тому, что он ей говорил. Только краем сознания она улавливала льстивые интонации его тонкого, словно воробьиный щебет, голоса.

Невозможно было вообразить ничего обиднее, чем терять такое прекрасное утро, драгоценное рабочее время ради этих его ходатайств о пожертвовании на нужды местного прихода. Все, как обычно, сводится к одному – дай денег. Конечно, викарий, официальный представитель господа бога в этом глухом уголке Южной Англии, вправе ожидать от нее, дочери джентльмена, что она оправдает чаяния проживающих с ней по соседству благочестивых христиан.

В свое время Изабель сделала все, чтобы избежать подобной участи. Специально для этого она вышла замуж за человека без каких-либо жизненных перспектив, мечтателя, чей отец бездарно растратил доставшееся ему наследство в безумных авантюрах, пытаясь наладить поставку в Англию восточных диковин. Но Изабель была единственным ребенком у своих родителей, и ее отец не мог оставить ее неимущей. Ему так или иначе надо было кому-то оставить свое состояние, и, хотя Изабель оказалась самой неподходящей личностью в этом отношении, равно как и ее избранник Эльдон, вечный неудачник и нездоровый человек, все же оставалась надежда, что они произведут на свет достойного наследника. Поэтому ее отец и преподнес им этот дом в качестве свадебного подарка.

«Весьма практичный и расчетливый ход», – подумала Изабель, ерзая в кресле напротив викария. Так он дал ей возможность жить в родных краях. Что, в свою очередь, обязывало ее вести себя соответственно своему происхождению и налагало на нее определенные обязанности.

Нервным движением викарий поставил чашку на блюдце. Крошки от печенья пристали к его левой щеке.

– На церковном чердаке полно летучих мышей, миледи. – Его голос слегка дрогнул, когда он наконец-таки приблизился к сути дела.

«Сам ты набит летучими мышами», – подумала Изабель. Она неподвижно уставилась на его пухлое розовое лицо. Кто захочет запечатлеть такое на фотографии? Слава богу, что ей не нужно зарабатывать на жизнь ремеслом фотографа, изготавливать портреты таких вот дураков. «Викариев», – поправилась она про себя. «Дураков», – снова подумала она и улыбнулась.

Обнадеженный ее улыбкой, викарий заговорил смелее.

– Мы просим не больше, чем нужно для ремонта, миледи, – сказал он.

«Ну вот, наконец, – подумала Изабель. – Пришло время хапнуть».

– Но почему, – произнесла она вслух, – я должна поддерживать церковь, в учение которой не верю?

От неожиданности викарий захлопал глазами. В другой комнате пробили часы, и звуки, как осенние листья, закружились в глубокой тишине.

Но викарий быстро пришел в себя.

– Однако ваш батюшка, – возразил он, – никогда нам не отказывал. Не говоря о церкви, есть ведь и долг перед людьми, гражданский долг, миледи. А ваш батюшка никогда не забывал о своем долге перед согражданами – прихожанами и соседями.

«О да, – подумала Изабель, – он настойчив». И знает, что сказать, чтобы добиться своего. Быть дочерью такого отца – божье благословение, только весьма странное. Если бы она родилась мужчиной, ей бы было не так просто избавиться от обязательств, которые накладывало на нее происхождение. Тогда уж ей точно пришлось бы позаботиться о подходящей карьере, о том, чтобы предосудительным поведением не ронять доброго имени своего отца. Но, будучи женщиной, она могла просто, ни о чем не думая и не заботясь, жить на отцовские деньги. Некоторые неудобства, связанные с формальными обязанностями перед деревенским обществом, – такие, как нынешний визит викария, – были лишь скромной платой за те вольное с Эльдоном усадьбу. «Теперь, – сказал ей отец, – ты сможешь подарить мне наследника».