У него вдруг так сдавило сердце от непонятного страха за дочь, что он на какое-то время перестал дышать, боясь, что отвратительное ощущение вернется.

– Что – Лера? – Страх передался и Лаврову, голос его выдал. – Ну!

– Она только что уехала от меня, проконтролируй ее возвращение, Саня.

– Каким, интересно, образом, если она на моей машине?! А куда, куда она может поехать?

– К Гришину, – произнес Жэка, еле ворочая сухим языком.

– К какому Гришину?! К тому, о котором я подумал? – заорал Лавров. – Зачем она туда поедет, Жэка?! Зачем?! А хочешь, угадаю! Та машина, в которой уехал напавший на меня хрен, принадлежит документально Гришину! Я угадал?!

– Ты всегда был хорошим опером, – слабым голосом отозвался Заломов. Левую сторону груди продолжало жевать отвратительной болью.

– А хочешь, угадаю, почему ты ей об этом сказал, а не мне?! Хочешь? – надрывался Лавров. – Чтобы пожурить меня, Жэка! Ну… Ну, блин, какой же ты… Придурок!..

И трубку бросил. А Жэка, еле передвигая ногами, пошел в кухню. Там у него на средней полке шкафа над раковиной валялась без дел забытая бывшей супругой аптечка. Он вывалил на стол ее содержимое. Нашел нитроглицерин. Выкатил из пластикового тюбика две таблетки на ладонь, швырнул их под язык.

Надо заканчивать с куревом, вдруг решил он, когда боль понемногу отступила, сделалась едва уловимой под лопатками. И с водкой надо завязывать. А то так и до полтинника не дотянет. И Леркиных детей не понянчит. Она же когда-нибудь родит ему внуков, так? Бабке не до них будет, у нее того и гляди свой малыш родится от нового молодого мужа. Значит, у Леры остается он один. Больше никого. Уж женился бы на ней Саня, что ли. Нарожали бы ему внуков. Со всех сторон были бы ему те дети родными. С какой ни глянь.

Надо поберечься…

Жэка вернулся в комнату, снова глянул на себя в мутное зеркало и вдруг потянулся к телефону.

– Наташа, ты дома?

Наташа – молодая сочная баба лет тридцати восьми – жила двумя этажами ниже, работала в салоне красоты где-то в центре. И по совместительству оказывала парикмахерские услуги жильцам их дома. Не за бесплатно, разумеется. К нему частенько приставала, цепляясь к его дурацкой прическе. Считала, что такие лохмы может только леший носить.

– Дома. А что? Навестить хочешь? – отозвалась игриво Наташа.

– Подстричься хочу, – буркнул Жэка, с силой выдыхая.

Вот только игрищ ему романтических теперь до полного счастья и не хватает. Как раз то, что нужно к двум таблеткам нитроглицерина.

– Это хорошо. У тебя или у меня? – спросила она уже нормальным голосом, без намека на заигрывания.

– Давай это…

Жэка со вздохом оглядел свою жалкую берлогу. Продавленная софа без покрывала. Старый тещин сервант без стекол, с пустым зазеркаленным нутром. Он его держал тут только из-за выдвижных ящиков да из-за зеркала. Стол с испорченной утюгом полировкой. Три разномастных, но крепких еще стула. Протертый грязный ковер, какие-то нелепые шторы, тоже, кажется, тещины. Повешены были бывшей из жалости. Не стирались ни разу. И воняло у него тут отвратительно.

– Давай это, лучше у тебя, – проговорил Жэка после минутного раздумья. – У меня это… Не прибрано…

Он сунул телефон в карман рабочих штанов, которые дочка строго-настрого приказала ему вычистить и выгладить. Достал из выдвижного ящика свежую футболку, слава богу, нашлась. Натянул на себя и, как был в старых домашних шлепках, вышел из квартиры. Почти тут же телефон в кармане завозился и истошно взвизгнул, перегнав ему сообщение.

«Встретил твое сокровище», – написал ему Лавров.

И слава богу! Заломов повеселел и даже принялся насвистывать, спускаясь вниз по лестнице к Наташиной квартире. Единственное, что омрачало ему радость в этот самый момент, так это то, что Лавров не написал «наше». Наше сокровище! Ох, как он был бы ему благодарен за это. За то, что он Лерку считал бы уже своей. Женился бы он на ней, что ли…

У него сильно болела голова. Может, он простудился? Простоял воскресным вечером с непокрытой головой под мокрым снегом, не замечая времени, и простудился? Или подхватил вирус на работе? Или Настька его заразила, целуя при встрече? Она отчаянно хлюпала носом во время обеда.

– Ты болеешь? – спросил он сразу, как они встретились.

– Сам ты болеешь, Алеша! – фыркнула она, вспомнив старое прозвище, которым всегда его дразнила в детстве, доводя до бешенства.

Или это что-то еще?!

Володя дернулся и очнулся. Он спал или нет? Непонятно. Будто спал, рука под головой затекла, онемела. Или не спал? Он же чувствовал, как у него болит голова, искал причину, значит…

– Ты чего? – рядом заворочалась Маша, протяжно вздохнула, что-то пробормотала непонятное и тут же снова отключилась.

Маша, Машенька, Машуня…

Что же делать с тобой?! Как поступить?! Открыть правду? А какую?!

Володя осторожно, чтобы не потревожить ее, отодвинулся. Сел, согнувшись и обхватив живот руками. У него не только голова, оказывается, болела. У него болело все тело! Болезненно дрожало под ребрами, выкручивало суставы, ныло сердце. Может, правда простуда? Надо было принять что-то противовирусное. Что-то такое, что позволило бы ему проспать до утра без жутких мыслей. Без необходимости принимать решение.

Вторая ночь прошла у него почти без сна. После воскресного обеда, после того, как он нашел конверт с мерзкими фотографиями под дворником своего автомобиля, прошли две бессонные ночи. А он до сих пор не принял решения, не знал, как поступить!

Он, конечно же, не показал ничего Маше. Он порвал все в мелкие клочья, а потом, сложив горкой на скамейке в своем дворе, сжег. Отсыревшая бумага плохо занималась, пламя все время тушил ветер и мокрые хлопья снега. Но он настырно поджигал снова и снова, наивно полагая, что огонь уничтожит все. Если тот, кто подсунул ему фотографии, наблюдал за ним в тот момент, то он должен был понять, что ничего показывать Маше он не намерен. Он не пойдет на поводу ни у кого. Даже если этим человеком окажется его… покойный отец.

Воскресный вечер, когда он вернулся к Маше, превратился у него в пытку. Она улыбалась, ласкалась, расспрашивала, как прошел воскресный обед. И даже в какой-то момент надула губы, решив, что будущая свекровь не одобрила выбора сына.

– Маша, милая, ну о чем ты говоришь? – шутливо возмутился он тогда, если вообще был способен шутить. – Мама тоже выходит замуж и сестрица. Так совпало. И решено в следующее воскресенье устроить общий сбор.

– Знакомство с родителями? – ахнула Маша и тут же принялась переворачивать гардеробные залежи, выбирая платье для такого важного мероприятия.

Он наблюдал за тем, как она без конца примеряет платья, демонстрирует ему, выходя в гостиную на высоких шпильках, и внутри у него все содрогалось от отвращения и ужаса.