Дальше – больше; обличив любовное непостоянство рыцарей, он нападает на их храбрость и подвиги: «Еще, мадам, говорю я вам, когда эти рыцари или оруженосцы идут на войну. Если холодно – они отправляются в Германию, где всю зиму шутят с девицами, а если жарко – едут в прекрасные королевства Сицилии и Арагона, где много хороших вин и мяса, вкусных фруктов, прекрасных фонтанов и садов, и все лето они развлекаются там с прекрасными дамами, которые принимают их очень любезно, а потом старый менестрель или поэт пропоет при дворе: «Монсеньор победил, доблестно завоевал приз!» И разве бедные дамы не верят тому?»

Расстроенный такими обвинениями, сеньор Жан де Сентре отвечает аббату: «Я отвечаю на ваши слова, которыми вы обвинили рыцарей и оруженосцев, и если бы вы были человеком, которому я должен был ответить, я бы нашел что сказать, но, учитывая ваш сан, ничего не скажу…»

Но фрондирующий аббат, называющий себя братом Жаном дез Антоммером, не уклоняется от схватки и принимает вызов: «Эй, монсеньор де Сентре, я не задира и не воин, я всего лишь бедный монах, проводящий время в молитвах, но если какой-либо человек опровергнет мои слова, я вступлю с ним в схватку».

Назревает судебный поединок, но какую же форму он примет? Форму совсем не рыцарскую – бой на кулаках. Что это: жестокая ирония или полнейшее презрение к рыцарской чести и достоинству? Ко всему прочему и неверная дама вступает в разговор: «Эй, сеньор де Сентре, вы такой доблестный, как говорят, совершили столько подвигов, неужели вы осмелитесь драться с аббатом? Если вы этого не сделаете, я скажу то же, что и он».

Но он уклоняется, ссылаясь на разницу в боевой подготовке, как сказали бы мы сейчас: «Эй, моя дама, вы знаете, что я не боец, а господа монахи мастера в драке и в игре в мяч, в метании копья и во всех упражнениях; посему я против него ничего не смогу сделать».

Однако жестокая настаивает: «Право, если вы не сделаете этого, я осужу вас и буду считать трусом».

И что тут делать, кроме как подчиниться? Толстый монах, спустив штаны, показывает «свои жирные ляжки, волосатые, как у медведя». Вот уже монах, подставив ему подножку, дважды валит его на спину. После ужина Сентре берет реванш, заставив монаха надеть тяжелый стальной доспех, в котором тот становится неповоротливым, и избивает его. Напрасно дама угрожает своему бывшему пажу гневом. Его это не трогает, и он ей отвечает: «Вы – лживая и вероломная. Я долгое время верно служил вам, как только можно служить и угождать своей даме, а теперь из-за распутного монаха вы ведете себя лживо и вероломно, вы бросили меня и обесчестили себя; в таком случае я знать вас не желаю. Тут он схватил ее за волосы и уже занес руку, чтобы надавать ей пощечин, но вовремя сдержался, вспомнив, сколько хорошего она ему сделала, и подумав, что за это его могут осудить».

Хотя попытка надавать даме пощечин и ограничилась всего лишь хватанием за волосы, как это далеко от рыцарской куртуазности. Аббат, который совсем не трус, защищается секирой, но скоро, стесненный тяжелой кирасой, падает навзничь с криком: «Спасибо! спасибо! спасибо! моя дама! Ах, монсеньор де Сентре, во имя Бога, спасибо!»

Победитель, вспомнив, что истинный рыцарь должен щадить поверженного врага, ограничивается тем, что пронзает своей дагой (кинжалом) ему обе щеки и лживый язык, злословящий о рыцарях, и в качестве трофея срывает с дамы синий пояс, который она недостойна носить: «Ибо синий цвет – символ верности, а вы самая неверная из всех, кого я знаю» (глава XXXII).

Он свертывает его и прячет под камзол. Однажды при дворе, перед королем, королевой и дамами, он рассказывает свое приключение, не назвав лишь имен, и образованный из присутствующих суд любви, рассмотрев дело, высказывается большинством голосов против виновной в самых тяжелых провинностях. Дама де Бель Кузин, которой тоже предложили высказаться, пытается обвинить возлюбленного во лжи. Тогда, достав пояс, сеньор Жан де Сентре бросает его ей в ноги, разоблачив в глазах всех виновную.

Что стало с куртуазным законом, предписывающим любовнику хранить тайну? Куртуазность рушится, и рыцарство гибнет вместе с ней.

Среди многочисленных подарков, которые средневековая Франция сделала миру, есть два совершенно бесценных: рыцарство и куртуазность, которые неразлучны, словно два крыла средневекового орла. То, что они, как и готическая архитектура, были opus francigenum (французским творением), свидетельствуют два уроженца Германии – автор «Марисиуса фон Краона», признающий, что французское воспитание улучшило рыцарство во многих странах, и Вольфрам фон Эшенбах, знаменитый продолжатель «Персиваля», называющий Францию «страной истинного рыцарства».

Рыцарство – это дисциплина в недисциплинированности, внутреннее принуждение, выстоявшее против принуждения внешнего. В общество, которое могло погрузиться в самое ужасное зверство после падения мощи королевской власти и укрепления феодализма, личные связи которого не могли заменить связей гражданина с государством, рыцарство вводит элемент сдерживания и порядка, который во многом вдохновляется церковью.

Верно также, что оно является апофеозом юности, силы и красоты, заключенных в нем. Никакое физическое уродство не допускалось в рыцаре: ни в росте, ни в весе, ни в чертах лица, хотя «норма» и не была четко определена.

Более всего нас волнует то, что все эти добродетели юности, силы и красоты расцветают лишь при наличии свободы. Той самой дорогой нам свободы, о которой мы так долго мечтали и ради которой недавно перенесли столько страданий. Эта свобода родилась в Средневековье, поскольку именно она была движущей пружиной рыцарства. Невозможно представить себе рыцаря-раба, поскольку все они присоединялись к избранному ими сюзерену добровольно. Жуанвиль так объясняет нам успех одного из полководцев: «Весь его эскадрон состоял из рыцарей его рода и рыцарей, принесших ему присягу абсолютной верности».

Сила, поставленная на службу праву, – еще одна придуманная французами формула, которая нам очень дорога. «Право создаем мы, – говорил один германский судья в мрачный период, предшествовавший Второй мировой войне». Не так думает рыцарь, подчиняющийся и склоняющийся перед высшей властью. Сила его поставлена на защиту слабого, вдов, девиц и сирот. Встречаются рыцари, похищающие девиц, но лишь тех, кто, по словам подруги Говэна, сами хотят, чтобы их похитили. Слабость и беззащитность оберегают их от оскорблений, а при необходимости на их защиту поднимается меч рыцаря.

Приключение с его неопределенностью, риском и мобильностью, входя в жизнь странствующего рыцаря, вносит в его образ жизни и поведения элемент непредсказуемости, так импонирующий нашему индивидуализму и избавляющий от механической строгости воинской дисциплины, часто в ущерб стратегии, как было при Куртре в 1302 году, при Креси в 1346-м, при Пуатье в 1356-м и при Азенкуре в 1415-м.

Страсть к приключениям влечет рыцаря на Восток, где больше шансов встретить те чудеса, о которых рассказывают «Роман об Александре», «Константинопольское паломничество» и романы артурианского цикла.