была знакома лично, однажды сказал ей: «Чаво трястися до двенадцатого дня, ежели путевки профсоюзные и все тута по десять разов уже были? А ежели кто и первый раз, то кто отсюдова уедет? Воздух, вода в кране. Чаво еще надо-то?»

Сначала Нонна Михайловна усомнилась в словах этого специалиста, но что-то похожее на последнюю часть его фразы она услышала на днях в министерстве, поэтому решила прислушаться к совету и сделать все, чтобы «перестать трястися» как можно раньше. И действительно, даже на четвертый день смены мало кто уехал. Правда, и мало кто приехал, потому что был рабочий день, но это здесь совершенно ни при чем.

– Бесполезно, Нонна Михайловна, – сказал Сашка. – Шмонай не шмонай, все равно потом под матрасами колбаса тухнет.

– Александр, – обратилась к нему директриса, обрадованная тем, что появился повод к нему обратиться, – вы вожатый и должны смотреть лучше. Вы же сами знаете, что в противном случае нам обеспечены проблемы физиологического характера.

Виталик, который записывал все, о чем говорят на планерках, пожелал уточнить, какие конкретно проблемы физиологического характера нам обеспечены, но директриса замялась.

Предвкушая веселую беседу, Сашка с хрустом потянулся:

– Да что вы, Нонна Михайловна, вокруг да около всё ходите? Острый дристоз нам обеспечен. Вот и вся проблема.

Нонна Михайловна отвернулась к окну и выждала, пока все посмеются над этой шуткой.

– Смею вам напомнить, Александр, что в нашем изоляторе всего одна палата на четыре койко-места и один туалет, вокруг да около которого в прошлом году ходили пятнадцать детей из первого отряда и один вожатый, чье имя я называть не буду.

«Острый дристоз», – написал Виталик.

– Да кто ж знал, что черешня немытая? – сказал Сашка и передал Виталику список запрещенных продуктов, чтобы тот не мучился, переписывая все названия сигарет. – Еще запиши: «Спазм мышц малого таза, вызванный шоколадной интоксикацией».

«Спазм мышц малого таза», – записал Виталик.

– Читайте внимательнее, Виталий, – попросила Нонна Михайловна. – Как известно, воинский устав написан кровью, а этот список написан…

– Фу! – фыркнул Сашка и вытер руки о джинсы Виталика. – Что ж вы сразу не сказали, чем он написан!

– Александр! – Нонна Михайловна обернулась. – Вы на планерке или где? И на начинку конфет смотрите. В прошлом году кому-то привезли конфеты с водкой, потом мы долго думали, чем вызвано такое странное и необъяснимое поведение одной из вожатых. И будем надеяться, что в этой смене обойдется без острого дристоза.

– Эх! – хваля ее за смелость, Сашка хлопнул в ладоши и стрельнул двумя бронебойными.

Но какая досада: тема дристоза была исчерпана. Опять стало жарко, тесно и скучно. К счастью, на Сашкином столе оказался график дежурств на КПП. Мое имя стояло в нем первым, и Сашка обернулся ко мне:

– Не бойся, он написан шариковой ручкой.

– Какое счастье, что не кровью или чем-то еще! – Я потянулась за графиком, но Сашка накрыл его своей ладонью: не так быстро, товарищ пионервожатая.

Ах, простите. Сначала нужно заглянуть в серые в дымке ресниц глаза и решить, что же слаще – утонуть в этих чистейших озерах или сгореть от страсти, касаясь кончиками пальцев пылающего румянца? Или, может, заблудиться в темных прядях густых волос, а потом задохнуться от жарких поцелуев коралловых, будто присыпанных сахарной пудрой губ? Саша, какой же ты все-таки смазливый…

– …мы завтра еще и по столовой дежурим. Вот мы как-то в прошлом году дежурили и кастрюлю с киселем на пол разлили, а тут как раз Борода шел пьяный в жопу!

…балабол.

– Александр! Вы на планерке или где?

После Сашки от тишины звенело в ушах. Не желая ее нарушать, Женька молча остановился возле выхода из главного корпуса и глазами показал на стеклянную дверь. Я должна была ее перед ним открыть. Похожие на эти стеклянные с плоскими металлическими ручками двери, открывающиеся сразу в обе стороны, были не только в советских универмагах, но еще и в метро, где однажды на выходе со станции «Первомайская» шестилетнего Женьку стукнуло железной ручкой по лбу. С размаху. На «Первомайской» еще сквозняк такой… После этого случая он стал опасаться подобных конструкций и, так совпало, увлекся вырезанием бумажных куколок.

– Женя, это невозможно, – я с трудом потянула на себя ручку и показала в темноту, где за нашими отражениями белели задник и трибуны. – Нельзя всю жизнь бояться того, чего нет. Это было сто лет назад.

– Там! – крикнул Женька, и нас обоих впечатало в стену.

Мне повезло: я только ударилась головой и оцарапала ногу о веник, который торчал из ведра для мытья полов. А Женька, хоть и успел заметить, что к дверям на бешеной скорости подбегает Анька, принял весь удар на себя и чуть не лишился целостности носовых перегородок.

– Вот вы где прячетесь! – сказала Анька, не обращая внимания, что у Женьки нос в крови, а я сижу на полу возле ведра в задравшейся юбке. – Отдыхают они здесь, а мне столько всего надо рассказать!

Не желая нарушать тишину летней ночи, Женька молча забросил джинсовку на плечо и пошел в корпус.

– А я еще думаю, где вы застряли! – Проводив его взглядом, Анька помогла мне встать и воткнула выпавший из ведра веник обратно. – Я ходила к Дереву, а там такое произошло, такое произошло!

Веник перевесил и снова выпал, ведро загремело по кафельному полу.

– Да пойдем уже, – я зажмурилась от боли в голове, и мы вышли на улицу, где Анька начала свой рассказ.

Следуя Лехиным инструкциям, к Дереву она пришла в точно оговоренное время и, когда последний солнечный луч блеснул в открытом окне его вожатской, приклонила колено перед Иваном да Марьей. Под тесно переплетенные стволы клена и рябины она положила шоколадного зайца с истекающим сроком годности и трижды произнесла имя возлюбленного. Однако в это же самое время где-то неподалеку точно такое же имя трижды произнесла Сашкина напарница. Анька не на шутку перепугалась, но тревога оказалась ложной. Своим писклявым (что важно) голосом Маринка молила не о любви, а о помощи: в первом отряде произошло ЧП.

Насмотревшись, как на открытии смены Сашка выкатывал в чемоданах несуществующий четвертый отряд, два шестнадцатилетних пионера захотели повторить этот фокус и скатиться в чемодане с лестницы.

На такую нагрузку чемодан рассчитан не был, поэтому, не преодолев и трех ступенек, развалился. В результате оба пионера с огромным ускорением просвистели вниз по лестнице на оторвавшейся от чемодана крышке и, выражая свой восторг нецензурными идиомами, вылетели через распахнутую дверь второго корпуса прямо под ноги проходящего мимо Пилюлькина.

В это время, совершая вечерний обход, по дорожке,