— По крайней мере, мог бы ставить книги на место, — добродушно пробурчал он. — Не оставлять там целые груды, предоставляя Альберту убирать их. Все равно, не правильно это, строить глазки бедным покойницам. Так и ослепнуть недолго.

— Но я всего лишь… — начал оправдываться Мор, но вспомнил о мокром шелковом носовом платке в кармане и закрыл рот.

Покинув бормочущего себе под нос и моющего посуду Альберта, Мор проскользнул в библиотеку. Сквозь высокие окна лился бледный солнечный свет, нежными ласковыми прикосновениями обесцвечивая обложки терпеливых, древних томов. Время от времени пылинка, проплывая сквозь золотистый столб, загоралась и сверкала, словно миниатюрная сверхновая.

Мор знал, что если хорошенько прислушаться, то услышишь поскрипывание, подобное тому, которое издают некоторые насекомые: это книги пишут сами себя.

Когда-то, давным-давно, Мор нашел бы это странным. Теперь это… обнадеживало. Служило наглядной демонстрацией факта, что механизм Вселенной работает слаженно, ее колеса и колесики все еще крутятся. Его совесть, выискивающая любую лазейку, лишь бы пролезть и вякнуть свое, напомнила ему, радостно блестя глазками, что-таки да, они, может, и крутятся, да только не в ту сторону. И мироздание, это уж точно, движется не туда, куда надо.

Пробравшись через лабиринт стеллажей к таинственной кипе книг, он обнаружил, что она исчезла. Альберт на кухне. И Мор ни разу не видел, чтобы Смерть собственной персоной заходил в библиотеку. Что же в таком случае понадобилось здесь Изабель?

Он глянул вверх, на возвышающуюся скалу из книжних полок… и обомлел.

В животе у него похолодело при мысли о том, что вот-вот произойдет, уже начало происходить…

Ему одному не справиться с этим. Придется кому-то рассказать.

* * *

Кели тем временем жизнь медом не казалась.

А все потому, что причинность обладает колоссальной инерцией. Мор, движимый гневом, отчаянием и зарождающейся любовью, ворвался в нее и сместил, задав новое направление. Но причинность этого еще не заметила. Он дернул за хвост динозавра, но пройдет некоторое время, прежде чем на другом конце сообразят, что пора воскликнуть «ох!».

Короче говоря, мироздание знало, что Кели умерла. Поэтому оно было порядком удивлено, что она до сих пор не перестала ходить и дышать.

Свои чувства мироздание проявляло в мелочах. Придворные, все утро украдкой посматривающие на принцессу, сами не могли сказать, почему от ее вида им делается как-то не по себе. К своему острому замешательству и ее раздражению, они то и дело либо не замечали ее, либо говорили приглушенными голосами.

Старший камергер обнаружил, что отдал приказ приспустить королевский флаг. Никакие силы в мире не заставили бы его объяснить, почему он это сделал. После того как он безо всякой видимой причины заказал тысячу ярдов черного сукна, его в состоянии легкого нервного потрясения мягко увели и уложили в постель.

Неосязаемое в своей странности чувство ирреальности происходящего распространялось по замку со скоростью эпидемии гриппа. Старший кучер приказал достать и начистить до блеска роскошный траурный катафалк. А потом он стоял во дворе конюшни и рукой в замшевой перчатке утирал непонятно откуда взявшиеся слезы. Он плакал и не помнил, почему. Слуги крадучись пробирались по коридорам. Повару пришлось бороться с непреодолимым желанием готовить холодное мясо. Псы принимались выть, но сразу останавливались, чувствуя себя довольно глупо. Пара черных жеребцов, которых в Сто Лате по традиции запрягали в катафалк, внезапно впала в беспокойство и едва не залягала насмерть конюха.

В замке Сто Гелита герцог тщетно дожидался гонца. А тот отправился в дорогу, но остановился посреди улицы. У него как будто вышибло из головы, что же ему полагается сделать.

Кели проплывала сквозь все это, как материальный и с каждой минутой все более раздражающийся призрак.

Напряжение достигло апогея перед самым обедом. Разъяренной фурией ворвавшись в огромный обеденный зал, она не обнаружила на столе перед королевским креслом накрытого прибора. Разговаривая с дворецким громко и отчетливо, она добилась исправления оплошности. Но затем обнаружила, что все блюда проносят мимо нее, не давая ей возможности воткнуть в них вилку. С мрачным недоверием она наблюдала, как внесли вино и налили его в первую очередь лорду-хранителю кабинета.

Такой поступок противоречил ее королевскому статусу и протоколу, однако на этот раз она не стала утруждать себя доказательствами, а просто высунула ногу из-под стола и подставила подножку разносившему вино официанту. Он запнулся, пробормотал что-то себе под нос и уставился на плитки пола.

Наклонившись в другую сторону, она проорала в ухо управляющему поставками:

— Эй, ты меня видишь? Почему наше меню урезано до холодной свинины и окорока?

Оторвавшись от приглушенного разговора с дамой маленькой шестиугольной комнаты северной башенки, он уставился на принцессу долгим взглядом, в котором шок переходил во что-то вроде расплывчатой озадаченности.

— Почему же, да… Я вижу… Э-э….

— Ваше королевское высочество, — подтолкнула его Кели.

— Но… да… Высочество, — пробормотал он.

Нависла тяжелая пауза.

Затем, как будто внутри него сработал какой-то переключатель, он повернулся к своей собеседнице и возобновил прерванный разговор.

Некоторое время Кели сидела, побелев от потрясения и ярости, затем оттолкнула кресло и ринулась в свои покои.

Пару слуг, столкнувшихся на бегу в одном из коридоров, припечатало к стенам. Чем — они не разглядели.

Вбежав в свою комнату, Кели принялась дергать за шнурок.

Предполагалось, что звон колокольчика заставит дежурную фрейлину прибежать с другого конца коридора, где она сидела в ожидании. Некоторое время ничего не происходило. Затем дверь медленно отворилась, и на принцессу воззрилось лицо.

На этот раз она узнала этот взгляд, она была готова к нему. Схватив фрейлину за плечи, Кели втащила ее в комнату и захлопнула дверь у нее за спиной. Когда испуганная женщина начала смотреть куда угодно, только не на нее, Кели разжала хватку и оглоушила фрейлину такой пощечиной, что щека у той загорелась.

— Ты почувствовала это? Ты почувствовала? — провизжала она.

— Но… Вы… Я… — захныкала фрейлина, пятясь назад, пока не уперлась в кровать и не рухнула на нее.

— Смотри на меня! На меня смотри, когда я с тобой разговариваю! орала, надвигаясь на нее, Кели. — Ты же видишь меня! Скажи, что ты видишь меня, или я прикажу тебя казнить!

В глазах фрейлины застыло выражение ужаса.

— Я вижу вас, — пролепетала она, — но…

— Но что? Что «но»?

— Я точно знаю, что вы… Я слышала… Я думала…

— Что ты думала? — отрезала Кели. Она уже не кричала. Слова слетали с ее уст, подобно жгучим ударам хлыста.