Он прокашлялся, поднял ларец и поставил на колени.

— Все твои врачи потеряли надежду. Но не я. Я искал неустанно, в нашей стране и за ее границами, и, как мне кажется, нашел. Некий господин, подданный Франца Второго[17]. Медикус с редкостными заслугами и с огромным опытом, который включает и такие случаи, как твой.

Он сделал паузу, словно сомневаясь. Погладил богатую инкрустацию ларца.

— Но ты должен понимать… предстоящее лечение несколько… как бы это выразиться… драматично. Но я уверен: эго единственная наша надежда. Важно одно: добиться облегчения.

Я безнадежно покачал головой — наверное, еще какой-нибудь образцово горчайший и столь же образцово бесполезный декокт.

Сетон придвинулся поближе и с загадочной миной откинул крючок. Ларец изнутри был обит темно-синим бархатом, а на нем в идеальном порядке лежал набор блестящих инструментов, каждый закрепленный сутажным шнурком в специально под него сформированном углублении.

— Вот этим сверлышком сверлят дырку на темени, чуть выше линии волосяного покрова.

Он осторожно вынул инструмент из своего гнезда и протянул мне. Я поднял сверло к свету — идеально отполированная сталь, без единого дефекта или пятнышка.

— А это специальная трепанационная фреза. После несложных манипуляций перед нами открывается мозг, тайное убежище нашего разума, наших желаний и запретов. И там наверняка найдется причина твоих страданий. А вот эта крошечная гармонь — кровоотсос. Название, конечно, пугающее, но это всего-навсего меха. С их помощью отсасывают мешающую обзору кровь и собирают в специальный сосуд.

Я потрогал и эту странную штуковину, снабженную короткими кожаными шлангами.

— А теперь самое главное. Игла. Ее раскаляют на спиртовке до красного каления и вводят в то место, где таится твоя болезнь. Болезнь просто-напросто выжигают. Но я должен предупредить, Эрик. Лечение небезопасно. Даже в руках такого искусного хирурга, как тот, о котором я тебе говорил. Поэтому решаешь ты и только ты. Может случиться и так, что после вмешательства ты будешь немного другим человеком, не совсем тем, кем доселе был. Подумай. Если согласен, я вернусь завтра же. Уже с ним. Это он настоял, чтобы я показал тебе инструменты и разъяснил опасности.

В голове у меня все перемешалось. Каннибалы на Бартелеми, разговоры с Фальбергом, брачная ночь, рабы в трюме, цепи, вырванные с корнем франжипани… и внезапно пришел ответ на вопрос, заданный Тумасом, который в своем помешательстве вообразил себя дьяволом.

Сатана всегда рядом… истина проста и очевидна. Чему удивляться? Мир, в котором мы живем, и есть истинный ад. Адский огнь, который мы сами зажгли и неустанно раздуваем ложью и дикой, отвратительной пляской неуемного тщеславия. И что за разница? Тумас всего лишь разыграл передо мной шараду, но и сам дьявол на его месте не выразился бы лучше. «Вот же я! Среди людей»… И зачем нам какой-то дьявол, когда есть мы? Мы и есть истинные дьяволы — друг для друга.

Здесь так темно… Горящие свечи не дают света. Болотные огни, не более того. Или огни святого Эльфа, которые мне пришлось видеть на шхуне. Светят, но не освещают. Что ж… Тихо Сетон предложил мне выход. А почему бы нет? «Будешь другим человеком» — и что в этом плохого, если вспомнить, кто я сейчас? Слезы благодарности полились еще до того, как я дал ему ответ.

— Да. Тысячу раз — да.

Тысячу раз да… Господи, это же ее слова!

Ее поцелуй… Как бы я хотел вновь почувствовать его на губах, пусть и в последний раз.

Лето 1794

В кабаках и на всех углах шепотки: конец близок. С опозданием дошла новость: Армфельт, сердечный друг покойного короля, не примирился с изгнанием и готовится к возмездию. Ездит из страны в страну, собирает армию. Ходят слухи: якобы побывал даже в России у самой Екатерины, и настолько проникновенно рассказывал, как оскверняют в его стране память почившего монарха, что императрица расплакалась и в расстроенных чувствах заявила: все обиды побоку. Прощаю своего кузена Густава за поражение в первом Роченсальмском сражении. Перешептываются: спасение близко. Со дня на день Армфельт обогнет Корабельный остров на своем фрегате, а за ним — русские паруса до самого горизонта. Только вообразите! Без всякого сопротивления, под восторженные крики сойдет опальный граф на берег, и герцог Карл, регент и опекун кронпринца, получит, что заслужил. Вообще-то надо отдать ему справедливость: ничего он не заслужил; человек он не злой, единственный недостаток — слабоволие. Он и к власти-то особенно не стремился. За эти два кошмарных года все видели, как он от этой власти открещивался: позволил барону Ройтерхольму творить все, что тому вздумается. От имени, разумеется, малолетнего кронпринца и регента. Чуть ли не в каждом кабаке шепотом и с надеждой пересказывают, кто из сильных мира сего кому, когда и что сказал…

А к вечеру, когда начинают дымить свечи и возбуждение спадает, звучат и иные голоса. Дескать, кто же станет отрицать? И голод был, и сыновей наших посылали на смерть, но ведь такое случалось и раньше. При Карле-то Двенадцатом, говорят, еще хуже было. Зато никогда тут, в нашей северной провинции, не играли столько на театре, не было таких умопомрачительных представлений, такой роскошной, поистине столичной оперы, никогда так свободно не говорили по-французски при дворе!

В окнах королевского дворца по ночам горит странный свет. Некоторые утверждают — огни иного мира, они уже здесь; другие настроены прозаически: горят обычные свечи, а объяснение самое простое: в окна дворца недавно вставили цветные стекла. Пажи пожимают плечами и делятся сплетнями: барон перепуган. Днем ничего не делает, а к вечеру зовет приближенных. Наряжаются, как павлины, усаживаются за круглый стол и советуются с умершими властителями: от живых, мол, ничего дельного не дождешься. Каждый вечер — спиритические сеансы. Месмеристы, спиритуалисты, ясновидящие, гадалки — только вечер наступает, они тут как тут.

Пожилые люди говорят: до добра не доведет. Чтобы страной управляли мертвецы — такого еще не было. Каждому известно: мертвые завидуют живым и ничего так не хотят, как чтобы те поскорее составили им компанию.

Приближается полночь, стало совсем тихо. Сторожу на башне надоело выкликать время каждые полчаса, хотя по ночам, кажется, это и не входит в его обязанности. Беспризорников у порога трактира набралось столько, что дверь не открыть. Трактирщик прекрасно понимает, что привлекло их именно в этот вечер. Вовсе не случайность. В Городе между мостами нет таких секретов, которые рано или поздно не стали бы известны этим пронырливым бесенятам. А теперь и его тайна открылась: сегодня трактир никто не защищает.