– Халат, – пробормотал Убахтин. Распахнутый на трупе красивый махровый халат, купленный на Канарских островах. «Тенерифе» – через всю спину шла яркая надпись. И тут же желтый пляж, синее море, белый парус, а на пляже красотки, на которых только шнурочки вместо купальников. Вернее, на них были купальники, но в виде шнурочков, исчезающих в складках юных тел. – А пояс от халата висел в ванной на крючке. Почему пояс находился в ванной, а не на теле хозяина, где он и должен был находиться? А потому, – сам себе ответил Убахтин, – что хозяин собирался принять душ, он уже вошел в ванную, уже повесил пояс на крючок. И в этот момент раздался звонок в дверь. Поздний гость не предупредил его телефонным звонком. Иначе Балмасов не стал бы раздеваться. Звонок в дверь был неожиданным. Не затягивая на себе пояс, Балмасов прошел в прихожую и посмотрел в глазок. За дверью стоял хорошо знакомый ему человек. Ну, просто очень знакомый. Потому что Балмасов не вернулся, чтобы повязать пояс, не надел на себя ничего более приличествующего... Значит, это был человек, которого он мог принять в распахнутом халате.

Вот это уже важно, – вслух проговорил Убахтин. – Пришел человек, которого Балмасов мог спокойно принять в любом виде. А если вспомнить окурок, найденный нашей бдительной понятой в унитазе... то мы вполне можем допустить, что это был человек с мебельной фабрики. Рабочий? Водитель? Бригадир? Начальник цеха? Нет, вся эта шелупонь не осмелится прийти в дождливую ночь к директору, к владельцу фабрики по какому бы то ни было вопросу.

Я не перехлестываю? – спросил себя Убахтин. – Нет, ты, Юра, не перехлестываешь. Ты идешь в правильном направлении. А если я иду в правильном направлении, значит, могу продолжить движение. Что мы делаем, принимая хорошо знакомого человека в собственной квартире? Так уж сложилось в нашей жизни, что встреча – это сесть за стол, закурить, выпить по рюмке, второй, третьей, поговорить. Было ли все это в тот злополучный вечер?

Это очень важно – было или не было?

Убахтин встал, быстро и нервно несколько раз пересек кабинет, задержался на секунду у окна, но, не увидев во дворе ничего интересного, снова вернулся к столу и сел, резко придвинув стул так, что оказался зажатым между столом и спинкой стула. Это была его обычная поза. Наверно, в ней можно увидеть и нечто символическое, если не мистическое – только в зажатом состоянии, только когда некуда деваться, нельзя пошевелиться от свалившихся обстоятельств, мы начинаем судорожно и успешно искать выход.

И находим.

Хорош ли, плох ли этот выход, но мы его находим. Оставляем клочья одежды и клочья кожи на стенках узкого лаза, сдираем в кровь живот и спину, наши коленки превращаются черт знает во что, но мы продираемся к свету, к простору, к свежему воздуху и ясной истине.

– Так было застолье в тот вечер или не было? – спросил себя Убахтин чуть с улыбкой, потому что уже мог ответить себе твердо и уверенно – было.

Балмасов не курил, а Касатонова, эта потрясающая понятая, нашла в унитазе окурок. Значит, кто-то ссыпал в унитаз целую пепельницу собственных окурков, и только самый ловкий, самый удачливый счастливчик из всех окурков сумел вывернуться в потоках воды, удержаться на плаву и дождаться утра, когда его увидели, оценили, вытащили из воды трепетные касатоновские пальчики. Вывод? Значит, кому-то понадобилось убирать эти окурки, значит, кто-то видел в них опасность, стремился сделать вид, что он здесь не был, с хозяином не общался и, естественно, в затылок ему не стрелял.

– Хорошо! – вполголоса воскликнул Убахтин. – Допустим, сам Балмасов, упиваясь похождениями одноглазого Коломбо, попивал виски, покуривал сигаретки, сидел с накрашенными губами, – такая, к примеру, была у него слабость – губы красить перед сном и перед выпивкой, перед Коломбо... Допустим еще одну странность – он очень тщательно убирал за собой, ну просто очень тщательно.

Объяснимо?

Вполне!

Жил один, жена с детишками где-то на стороне, доход позволял отселить жену в более просторную квартиру... Очень был аккуратный мужчина. Опять же, невозможно спать в комнате, где стоит переполненная пепельница, от нее вонь на весь подъезд. И содержимое пепельницы он выбросил в унитаз.

Принимается? – спросил у себя Убахтин. – Принимается, – ответил он самому себе. – Хотя все в один голос говорят, что он не курил.

Если он такой придурковатый, что просто не мог нигде оставить переполненной пепельницы, немытых рюмок, вилок и прочего, что он должен сделать? Продолжить уборку. Он вытер стол, подмел пол, прошелся по ковру пылесосом, подвесил все рюмки и фужеры. Все это можно понять, объяснить, с этим, в конце концов, можно смириться.

Но!

Зачем ему при этом протирать дверные ручки, початые бутылки с виски и даже стол, за которым он так мило сидел, наслаждаясь проницательностью Коломбо?

Это не лезет ни в какие ворота, как и губная помада на окурке в унитазе.

И самое главное – кто-то ведь еще должен выстрелить ему в затылок.

Неужели баба? – спросил себя Убахтин. – Неужели баба? – повторил он уже без напора и гнева. – Неужели баба, – третий раз произнес Убахтин даже без вопроса, смирившись с этой вероятностью. – Хорошо, уговорили. Уговорили. Но тогда меняется мотив убийства. Тогда это... бытовуха.

Произнеся слово «бытовуха», Убахтин даже огорчился столь простому объяснению. Затратить столько сил душевных, умственных, а в конце упереться в такое примитивное открытие.

– Бытовуха? – переспросил Убахтин самого себя почти радостно. – Интере-е-есно, как выражается наша общая подружка Касатонова. – А взломанная дверь? А похищение снимков и поиски пленки? А визит в проявочный пункт? А Коля Гордюхин, который собирается провести ночь в касатоновском обществе? И все это – бытовуха?! Не надо нас дурить! – твердо произнес Убахтин и, покопавшись в папке уголовного дела, нашел номер домашнего телефона понятой Касатоновой.

– Екатерина Сергеевна? Вас приветствует следователь Убахтин. Помните такого?

– Здравствуйте, Юрий Михайлович! Как давно мы с вами не виделись! Наверно, час прошел?

– Вы уже дома?

– Разве это дом?!

– Ничего, Екатерина Сергеевна... Пройдет годик-второй, и вы все восстановите, расставите по своим местам, и ваша берлога снова станет жилой.

– Она станет жилой через час.

– Ах да, вы ждете гостей.

– Да, я жду Николая Степановича Гордюхина.

– Он придет на всю ночь?

– Надеюсь.

– Скучать не будете?

– Хотите присоединиться? Не возражаю.

– Вообще-то, соблазнительно...

– Приходите. Николай Степанович обещал принести пряников, так что веселье обеспечено.

– Подумаю. Если позволят обстоятельства... Екатерина Сергеевна, – произнес Убахтин чуть другим тоном, – вы как-то неосторожно обмолвились, что у вас еще есть окурки с губной помадой цвета перезрелой вишни?