– Ну, Екатерина Сергеевна, это уж вы подзагнули!

– Может быть. Мой вопрос прост и ясен – на пульте искали отпечаток пальца преступника? Ведь для того, чтобы нажать кнопку пульта, который находится в подвешенном состоянии, а пульт в руке мертвеца как раз и находится в подвешенном состоянии... нужно его обхватить с двух сторон, снизу и сверху. Снизу поддерживать, а сверху нажимать кнопку. Эксперт обследовал пульт?

– Не уверен, – с сомнением проговорил Гордюхин. – Не уверен.

– Куда делся мусор, который преступник собрал со стола, из пепельницы, с тарелок...

– Вы думаете, что...

– Тарелки вымыты, Николай Степанович! И сложены стопкой. У них донышки мокрые. А на улице неделю стоит жара под тридцать. Все должно просохнуть.

– Откуда вам все это известно?!

– Я понятая! – Касатонова горделиво вскинула подбородок, но, не выдержав торжественности, рассмеялась. – Так куда делся мусор, Николай Степанович?

– Я бы на его месте унес с собой в пакете. И выбросил где-нибудь по дороге в мусорный ящик. Стопроцентная надежность.

– Мусор он спустил в унитаз.

– Екатерина Сергеевна! – воскликнул Гордюхин потрясенно. – Кто ведет следствие?!

– Убахтин. Так вот, мусор ссыпан в унитаз. А потом преступник спустил воду. Ручка сливного бачка должна сохранить отпечатки пальцев. Он мог ее тоже протереть, но мог и забыть. Это такая вещь, которую трудно упомнить в спешке.

– Вы уверены, что убийца спустил мусор в унитаз?

– Да.

– И можете это доказать?

– Да.

– Круто! – проговорил Гордюхин. – Так что, едем к Убахтину?

– Один комплект снимков я вам отдала. Второй комплект и пленку оставила себе. На случай, если мне придется отдать их, спасая свою жизнь.

– Думаете, все так серьезно?

– Вы еще этого не поняли?

– Да как-то все довольно зыбко...

– А моя разгромленная квартира? А бандиты, которые заявились в проявочный пункт за пленкой? Я бы на вашем месте предложила мне охрану, Николай Степанович! Вы что же, хотите на эту ночь меня одну оставить? На растерзание? А если утром найдут мой холодный труп с простреленной головой?

Гордюхин некоторое время исподлобья смотрел на Касатонову, и на этот раз не было в его взгляде усмешки или недоверия. Словно только сейчас для него открылся истинный смысл случившегося. А Касатонова, высказав все, что считала нужным, раскрыла пачку с коричневыми сигаретами, вынула одну и, щелкнув зажигалкой, прикурила, пустив дым к потолку.

– Вы сменили сигареты? – удивился Гордюхин.

– Да. Решила испытать новые ощущения.

– Хотите сказать...

– Убийца курит такие же, – как бы между прочим произнесла Касатонова, и Гордюхин, уже открывший было рот, чтобы что-то сказать, так и замер. – Вы правильно услышали, Николай Степанович. Убийца курит такие же сигареты. Так и скажите Убахтину. Может быть, это поможет в его опасной работе, полной смертельного риска и непредсказуемых последствий. Да, и передайте ему это, – она вынула из пачки три сигареты и сунула их в конверт со снимками.

– Это не шутка, Екатерина Сергеевна?

– Нет. Это не шутка.

– Вы и это можете доказать?

– Да.

– Прямо сейчас?

– Интере-е-есно! – протянула Касатонова. – Все, что я вам сказала как понятая, вы восприняли с пониманием. Более того, потребовали немедленных доказательств. К Убахтину тащите, улики вам на стол вынь да положь... Николай Степанович! А со мной как быть? Тот замок, который поставил слесарь с неуловимой фамилией...

– Пыжов.

– Так вот, этим замком только в носу ковыряться!

– Заменим.

– Николай Степанович... Сегодня мне будут звонить грабители. Я часто вижу в кино, как подключают какую-то записывающую аппаратуру... Вам бы с Убахтиным подумать об этом, а?

– Думаете, позвонят?

– Я совершенно уверена, что, пока меня дома нет, они уже звонили не один раз. Хорошо, что у меня есть телефон с определителем. Он мне подскажет, нет-нет, не то, что вы подумали... Не круглые же они идиоты, чтобы звонить с домашнего или со служебного телефона. Они звонили из автоматов. И я могу только знать – сколько раз звонили.

– Вы так уверенно об этом говорите...

– Я бы многое могла еще сказать с неменьшей уверенностью. Но давайте все-таки решим мою маленькую проблему. У меня будет охрана?

– Я готов скоротать с вами ночь! – сказал Гордюхин, неловко подбоченясь, но тут же смутился и даже покраснел, хотя при его розовой физиономии заметить это было нелегко.

– Это не худший вариант. На худой конец сойдет, – кивнула Касатонова, но тут же спохватилась – слова выскочили рисковые. – Не обижайтесь, Николай Степанович, это я вас подзадориваю. Если в самом деле соберетесь ко мне, не забудьте захватить пряники.

* * *

Кабинет Убахтина был небольшой, но зато отдельный, чем-то он все-таки отличался от прочих следователей в лучшую сторону, если уж позволили ему иметь свой кабинет. Может, выделили из уважения к возрасту – к сорока шло Убахтину, хотя некоторые его коллеги выглядели как выпускники средней школы – юные, восторженные, с горящими глазами. Зарешеченное окно выходило во двор, во дворе рос клен и радовал своей листвой уставший взгляд следователя. Окно было открыто, и в кабинет доносились детские голоса, которые могли бы внушить Убахтину зыбкую надежду на то, что очередное кровавое дело может оказаться последним. Но здоровый, несмешливый цинизм следователя все ставил на свои места – и в нем самом, и в окружающем мире.

Сам Убахтин по случаю жары сидел в рубашке с подкатанными рукавами, пиджак его висел на спинке стула, и расположившихся напротив Гордюхина и Касатонову он слушал с каким-то странным безутешным выражением лица. И непонятно было, к чему относилась эта его безутешность – то ли к умственным способностям гостей, то ли к собственным умственным способностям.

– Значит, говорите, пульт, – произнес он наконец, когда гости доложили ему о своих мыслях и подозрениях. – Пульт – это хорошо.

– А что плохо? – спросила Касатонова несколько обиженно, поскольку ожидала услышать от следователя более восторженные слова.

– А то плохо, что наши ребята, вынимая пульт из хладных пальцев Балмасова, могли преступные отпечатки повредить.

– Значит, надо проверить! – поддержал Касатонову участковый. – И я бы не тянул с этим.

– Проверим, – кивнул Убахтин опять с ноткой безутешности. Нет, не зажигался он, не загорался, слыша новые идеи и предложения. Похоже, отгорел, отпылал. Но и в этой его усталости и вроде бы напускном равнодушии таился свой смысл и своя польза. Они уберегали его от излишней траты времени и сил, от пустых надежд и преждевременных восторгов. – Теперь, что касается ручки унитаза, – все так же уныло тянул Убахтин. – Боюсь, здесь всех нас ждет горькое разочарование.