Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я отстраняюсь, когда он направляется прямиком к кровати, его лицо расслабляется от облегчения, когда он опускается на колени рядом с кроватью, тянется к Анике и баюкает ее в своих объятиях.
— О, слава богу, — бормочет он, его широкая ладонь на ее волосах, ее маленькие ручки обвиваются вокруг его шеи, ее лицо утыкается в его плечо, когда Виктор прижимает к себе свою дочь. — Слава богу, ты очнулась маленькая. С тобой все в порядке.
— Прости, папа, — плачет Аника, ее голос приглушен его рубашкой. — Прости, что я вышла.
— Нет. — Он качает головой, и я слышу напряженность в голосе Виктора, эмоции. Я с удивлением понимаю, что он изо всех сил старается не заплакать, и это шокирует меня так же сильно, как и в первый раз, когда я услышала это, когда мы подумали, что есть вероятность, что Аника может не выкарабкаться. — Тебе не нужно извиняться, — твердо говорит он ей. — Но ты должна слушать меня в будущем, маленькая моя. Это очень важно. Твоя сестра нуждалась в тебе, а ты старшая. Важно, чтобы ты защищала ее и слушалась своего отца. — Он откидывается назад, убирая с ее лица светлые волосы и заглядывая ей в глаза. — Хорошо?
Аника кивает, со слезами на глазах глядя на своего отца.
— Я обещаю, папа, — бормочет она, и Виктор кивает.
— Просто сосредоточься на том, чтобы поправляться, малышка. — Он снова обнимает ее, а затем помогает ей лечь обратно, поправляя одеяло так, чтобы она была подоткнута. — Здесь ты в безопасности. Просто сосредоточься на выздоровлении, и мы скоро будем дома, я обещаю.
Аника кивает, ее веки уже устало подрагивают. Ясно, что она измотана, и Виктор встает, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб, прежде чем удалиться. Он проходит мимо меня, даже не взглянув, направляясь к двери, и я мгновение колеблюсь, прежде чем быстро повернуться, бросив на Анику еще один взгляд, прежде чем тоже последовать за ним.
— Виктор!
Он на полпути к лестнице, прежде чем останавливается, его плечи мгновенно напрягаются при звуке моего голоса.
— В чем дело, Катерина? — Мое имя звучит ломко на его губах, и он не оборачивается.
— Я просто… — Я перевожу дыхание, внезапно чувствуя себя неуверенно. — То, как мы расстались прошлой ночью…
— Я не хочу говорить об этом. — Он не оборачивается, но я вижу, как по нему распространяется напряжение. — Мне больше нечего сказать, Катерина. Ты ясно изложила свою позицию и не оставила мне иного выбора, кроме как согласиться с твоими пожеланиями. Итак. Если ты хочешь дистанцироваться, я даю тебе это.
— Если мы собираемся стать родителями девочек, хотя…
— Мы никого не воспитываем вместе. — Его голос такой холодный, что у меня мурашки бегут по коже. — Я их отец, и ты сделаешь все возможное, чтобы быть им матерью. Нам нет необходимости действовать в тандеме.
— Я … — Я не знаю, что именно я пытаюсь сказать. Я хочу сказать ему, что им нехорошо видеть столько напряженности между нами, никогда не видеть никакой привязанности или тепла, но я не могу просить об этом после того, на чем я настаивала и что сказала прошлой ночью. До меня доходят слова Софии: "Эти мужчины не терпят игр", и я чувствую, как у меня сжимается живот.
— Больше нечего сказать, Катерина, — повторяет Виктор. — Нам не нужно говорить друг с другом больше, чем необходимо. Ты дашь мне знать, когда появится вероятность, что мое присутствие в твоей постели может принести плоды, и любые сообщения, которые у тебя могут быть для меня, могут передаваться через Левина. Ты хотела дистанцироваться, так что ты получаешь, то чего хотела. Вот и все.
Я с трудом сглатываю, мои руки дрожат. Дюжина вещей вертится у меня на кончике языка, но я знаю, что лучше не произносить ни одной из них. Я не могу выразить, как отчаянно я хочу, чтобы он повернулся, чтобы я могла видеть выражение его лица, чтобы я могла знать, злое оно, или страдальческое, или какая-то смесь того и другого. Я не могу выразить, как сильно я хочу дотянуться до него, как мне требуется все, чтобы не сказать ему, что я сожалею, умолять его позволить мне забрать все это обратно, сказать ему, что я уже жажду его, его прикосновений, его поцелуев, его тела.
Я не могу сказать ему, что он пробудил во мне потребность, о которой я никогда не подозревала, и что я чувствую, как будто он вырвал кусочек моей души прошлой ночью, когда бросил меня в той комнате и ушел. Я не могу сказать ему, как отчаянно я хочу произнести слова, которое обжигают мои губы, слова, которое я никогда не должна говорить такому человеку, как он.
Я не могу любить его. Я не могу. Не мужчину, который делает то, что он делает.
Мое сердце такое же предательское, как и мое тело, но я никогда не смогу сказать ему об этом. Никогда, никогда, никогда.
— Мы закончили? — Виктор не двигается, и моя грудь сжимается, моя кожа гудит от необходимости не позволить ему уйти от меня. Но я ничего не говорю. Он вздыхает в тишине, его плечи немного расслабляются, а затем он направляется к лестнице, даже не оглянувшись.
***
Моя вторая ночь в гостевой спальне ненамного лучше первой. Я переодеваюсь в шелковые шорты и тонкую майку, забираюсь под теплые простыни и выключаю свет. Отсутствие его в постели рядом со мной ощущается как пропасть, напоминание о том, как я одинока, которое заставляет меня чувствовать, что я тону. Я перекатываюсь на спину, провожу рукой по холодному месту рядом со мной и закрываю глаза.
Я не должна хотеть, чтобы Виктор был здесь. Но я все равно представляю его: его большое, крепкое тело, занимающее пространство, излучающее тепло. Его обнаженную кожу касающуюся меня, твердые мышцы его груди и выпуклости живота время от времени задевающие мою руку или пальцы, посылая через меня острые ощущения, которые, я говорю себе, я не чувствую и не хочу.
Почти каждый раз, когда мы были вместе, о котором я могу вспомнить, за исключением хижины и сада, был рассчитан
