нисколько не изменилось, когда он бросал одну фотографию за другой жертв критянина. На последнем снимке была Меган, снятая в Паддингтонском туннеле, лежащая в канаве, где ее нашли.

— Кем она была? — спросил я.

— Моя дочь, — сказал Морган. — Ей было четырнадцать. Он сбил ее на машине, которую угнал, чтобы скрыться после того, как застрелил Коэна». 

Она отложила его и повернулась к Кэтрин Райли с выражением полного безразличия на лице. — Теперь я могу идти?

И Кэтрин Райли жестом, совершенно чуждым ее натуре, ударила ее по лицу.

Морган был между ними, его руки на ее руках, его голос мягкий, настойчивый. «Полегче, девочка. Отпусти это.»

Позади них Лизелотт Хоффманн подошла к двери и нажала на звонок. Через некоторое время дверь открылась, и она прошла, не сказав ни слова.

За его плечом Кэтрин Райли ясно видела фотографию Меган, кровавую маску лица, и ей было физически плохо.

— Прости, — прошептала она.

— Ах, Кейт, — сказал он. «Правило номер один. Никогда не извиняйся, никогда не объясняй. А теперь давай уберемся отсюда и найдем себе выпивку.»

— Эйса? — позвала она. «Это странное имя».

«Из Библии», — сказал он ей, и на мгновение он стал настоящим валлийцем. «Религиозная женщина, моя мама. Церковь дважды каждое воскресенье, когда я был мальчиком». 

— И где это было? — спросил я.

«Деревня в долине Рондда в Уэльсе. Угольные шахты, отвалы. Место, из которого можно выбраться. Мой отец погиб при падении с крыши, когда мне было восемь. Компания выплачивала моей матери пенсию в десять шиллингов в неделю. Я пошел ко дну. Я сам попал в яму в четырнадцать лет, в последний раз вышел оттуда четыре года спустя, чтобы вступить в армию.»

— И никогда не оглядывался назад?

«Мне понравилось», — сказал он. «Солдатская служба. Я никогда не чувствовал себя так хорошо. И армия была добра ко мне. Я был сержантом в Арнеме, затем получил офицерский чин в звании второго лейтенанта. После войны меня оставили. Отправил меня в Сандхерст». 

— А ваше прошлое? Разве это никогда не доставляло тебе проблем в таком месте, как это?»

— О, любой дурак может научиться обращаться с ножом и вилкой, а поскольку я валлиец, понимаете, я всегда знал, что я лучше любого чертова англичанина, который ходит по земле, даже если он учился в Итоне. — Он улыбнулся, теперь насмехаясь над ней. «Мы очень интеллектуальные люди. Я удивил их там. Я не только читал Клаузевица о войне. Я тоже знал своего Ву Чи. Тяжелая штука, понимаешь.»

«Держу пари, ты был первым ублюдком».

«Я должен был быть, девочка. Я должен был стать лучше, понимаешь? Языки, например. Не то чтобы они были какой-то проблемой. Научитесь свободно говорить по-валлийски, все остальное кажется легким». 

Они сидели за маленьким столиком, одним из нескольких возле паба на берегу реки Кэм. Это было очень приятно в лучах раннего вечернего солнца.

— А как насчет твоей жены? Как она все это восприняла?»

— С присущей ей твердостью, насколько я мог судить. Он пожал плечами. «Это закончилось довольно давно. Ей никогда не нравилась военная жизнь, или моя версия ее. По профессии она художник, и очень хороший. Мы встретились в Национальной галерее одним воскресным утром. Одна из тех монументальных ошибок, которые люди так часто совершают в жизни. Я думаю, что это была форма, которая сделала это, и красный берет». 

— Ей это понравилось?

— Это ненадолго.

«Что пошло не так?»

«Она навестила меня на Кипре во время кампании EOKA. Однажды мы ехали по Никосии вслед за врачом одного из кавалерийских полков, который проводил свободное время, оказывая бесплатную медицинскую помощь крестьянам в деревнях гор Троодос. Он остановился на каком-то светофоре, и пара террористов из ЭОКА выбежали вперед и вышибли ему мозги через окно». 

— И ты взял их на себя?

— Естественно, я был вооружен.

— И ты убил их обоих?

— Да. К сожалению, одному из них оказалось всего пятнадцать.»

— И ей было трудно это принять?

«Все эти вестерны. Люди ожидают, что ты выстрелишь им в руку или плечо или что-то в этом роде, только когда это реально, у тебя есть время только на одну вещь. Стреляй на поражение. И всегда дважды, чтобы быть уверенным, иначе он выстрелит в тебя, когда упадет». 

— И после этого она стала другой?

«Не столько мальчик. Я думаю, это было видеть, как я это делаю. Сказала мне, что не может забыть выражение моего лица. Так получилось, что она все равно была беременна, но после этого она больше никогда со мной не спала». 

— Мне очень жаль.

«Почему ты должен быть? Видишь ли, она верит в жизнь. Она видела во мне своего рода общественного палача. Сейчас она замужем за сельским священником. Из тех людей, которые верят во все и вся, так что им довольно хорошо вместе». 

Она сказала: «Я сожалею о вашей дочери».

«Я должен был знать лучше», — сказал он. «Глупая идея думать, что я могу шокировать эту девушку, чтобы получить какой-то ответ».

«Для таких, как она, это как религия», — сказала она. «Они верят во всю эту чушь, распространяемую такими людьми, как Сартр. Мистический взгляд на насилие как на нечто облагораживающее. Террористы любят романтическую точку зрения. Они утверждают, что являются героями революции, но пренебрегают правилами войны. Они утверждают, что говорят от имени народа, а обычно говорят только за себя». 

— И критянин, — сказал он. «Что он за человек?»

— Что ты об этом думаешь?

Он рассказал ей о дискуссии, которую они с Бейкером провели по этому вопросу, и об их конечном заключении.

Она кивнула. «Да, я могу согласиться с этим. Военное прошлое — это единственное, в чем я бы с тобой не согласился». 

«Почему?»

«Кубинцы уже много лет предлагают отличную военную подготовку террористам со всего мира, а тут еще русские. В наши дни они принимают студентов из большинства зарубежных стран в Университет Патриса Лумумбы в Москве. КГБ всегда в поисках многообещающего материала.»

«Я знаю, — сказал он, — но я думаю, что в критянине есть нечто большее. Солдатский инстинкт для другого солдата, если хотите. Что заставляет такого человека, как он, тикать, вот что я хотел бы знать. Не идеология — в его убийствах нет закономерности, которая указывала бы на это».