Замминистра еще не договорил, Гуров встал и четко сказал:

– Не могу, господин генерал-полковник!

– Не знаешь или не можешь? – генерал уже кричал.

– Не могу, господин генерал-полковник!

– Всю жизнь в полковниках служить будешь!

– Согласен, господин генерал-полковник! Группу вызвал генерал Орлов. Вопрос был согласован со мной. Я веду розыск, я и отвечаю.

– Ответишь, дай срок. Оперативники свободны. Рапорт подать до полудня.

– Слушаю, господин генерал-полковник! – Гуров четко развернулся.

За ним так же четко вышел полковник Крячко.

– А что мы без них можем? – тоном ниже спросил Шубин и вздохнул. – И не смотрите на меня так! Не боюсь! Я уже ничего не боюсь! И не в подхалимаж я вдарился! Петр Николаевич, у вас служат толковые парни, светлые головы, и есть честные ребята. Много не надо. Отберите десяток, скажите, Гурову надо помочь. Пусть, как в молодости, послужат недельку, пусть не спят и не жрут, пашут, как выражаются оперативники.

– Понял, – Орлов сделал пометку в своих записях, закрыл папку. – Разрешите следовать за своими светлыми офицерами?

– Спасибо, все свободны! – Хозяин проводил каждого гостя до двери, каждому пожал руку и услышал, как Орлов шепнул:

– Молодец!

А через два часа Шубин вышел от министра несколько ошарашенным и одновременно в хорошем настроении. Беседовали втроем, если такой разговор можно было назвать беседой. Министр говорил, начальник ФСБ вставлял реплики, Шубин молчал. Оба с самого начала дали ему понять, что никаких объяснений или оправданий им и не требуется. Разговор идет лишь о степени вины генерал-полковника и о мере его наказания.

Министр начал мягко, спросил:

– Василий Семенович, я когда-нибудь на вас кричал?

Самыми распространенными словами в разговоре с подчиненными у министра был отборный мат.

Шубин задумался, словно вспоминая, сообразив, что вопрос – лишь обыкновенная провокация, ответил:

– На службе случается разное, конкретных примеров я не помню, – спокойно соврал он.

– У меня четыре рапорта, офицеры жалуются на вас, генерал-полковник, – сказал министр.

– Как получилось, что киллеры ушли из оцепленного здания? – мягко поинтересовался директор ФСБ.

Шубин хотел сказать, что дом, в котором находились киллеры, оцеплен не был, да и пребывание их в настоящем месте находилось под вопросом.

Но ничего подобного, как и иного, ему сказать не дали. Напомнили о высокомерии и зазнайстве: в органах без году неделя, а систематически оскорбляет старших по возрасту.

Сыщики шли, следуя интуиции, практически вслепую, хотел сказать Шубин. Офицеры милиции не видели киллеров, которые ушли через пролом задней стены.

Министр не слышал мыслей заместителя. Шубин не слышал, о чем кричит министр.

Неожиданно наступила тишина. Шубин упрямо сказал:

– Господин министр, наши люди проявили незаурядное мужество, работали на пределе…

– Идите! Идите! – Министр не дал Шубину договорить, и тот оказался за двойными дубовыми дверями.

Шубин шел по коридору и думал, что с ним еще никто и никогда так сердечно не здоровался.

– Развалишь министерство! – вздохнул встретившийся малознакомый генерал и сверкнул хитрым глазом.

Стоило Шубину зайти в генеральскую столовую, как стерва Верка, зная, что генерал к ней неровно дышит, бывало, не подходила по двадцать минут, а тут подлетела, сияя глазами и веснушками, выпалила:

– Здравствуйте, совсем нас позабыли! Можете не заказывать, ваши вкусы известны.

– Вот так, братец, – опираясь на стул Шубина, сказал другой замминистра. – Как стать знаменитым? Очень просто, следует не бояться своего начальника, и все тебя безумно зауважают.

А Гуров говорил по телефону, выслушивал одни и те же вопросы, отвечал без разнообразия.

– Лев Иванович, слышал, ты снова победил, приказано явиться в твое полное и окончательное распоряжение.

– Здравствуй, приходи, оденься средне.

К пяти часам в кабинете Орлова, сам хозяин демонстративно отсутствовал, подчеркивая, что старший здесь полковник Гуров, собрались четырнадцать человек. Почти все были знакомы друг с другом, многие приятельствовали.

– Ну расскажи нам о них, Лева, – сказал совершенно седой полковник, теребивший фетровую поношенную шляпу.

– Тридцатник, в рукопашной нам против них не устоять. Думаю, кроме пистолета, вооружены метательным оружием, наверняка хороши в беге, мыслят быстро, неординарно, иначе их давно бы взяли. По правде сказать, дальше я начну врать, по-культурному – фантазировать. – Гуров замолчал.

– Валяй, кто не соврет, тот и правды никогда не скажет, – некоторые рассмеялись, но невесело, словно по принуждению.

– Есть одно приятное известие – патроны у них не отравлены. Второе дурное – они практически не промахиваются.

– Может, после вчерашнего они ушли из Москвы?

– Это вряд ли.

– Какое у них задание? Почему после убийства они продолжают топтаться в Москве?

– Если бы я знал, – Гуров привычно пожал плечами. – Почему они связались с авторитетом Волохом и валютной проституткой? А если валеты перекрывают дорогу мне, Льву Гурову? Похоже, наркосиндикат считает, что я на верном, значит, опасном для них пути?

– Ребята, давайте выключим гения и будем мыслить сами. Он явно замыслился, – сказал Станислав.

– Брось, Стас, прав Гуров или нет, но это его жизнь! Допустим, точки засад будешь определять ты. Всем руководить будешь ты, Станислав Крячко. А убьют Льва Ивановича, – говоривший сплюнул через левое плечо. – Ты застрелишься или в монахи подашься?

На физиономии Станислава враз высыпали веснушки.

– Ладно, извини, нервы к старости ни к черту.

Участливо, словно разговаривал с тяжелобольным, другой опер сказал:

– Лев Иванович, командуй.

– По моим прикидкам, они будут искать меня. – Гуров снова закурил. – К подъезду дома и к конторе не пойдут. Они могут ждать у прокуратуры…

– Несколько лет… – вставил кто-то.

– Мне следует продолжать работать по героину, валеты найдут меня, – упрямо сказал Гуров. – Вызов козырных валетов в Москву может объясняться лишь неполадками на линии. А на этой линии, кроме моей группы, никто не стоит.

Аспирант Игорь Константинович Волк был обыкновенный фанатик науки вообще и химии в частности. Нескладный молодой человек проводил в лаборатории все свободное от сна и еды время, ходил в пятнистом, местами прожженном халате, если приятели включали по телику футбол-хоккей, смотрел на экран пустыми глазами, ухитряясь удерживать на колене блокнот, писать одному ему известные формулы. Он уже в конце восьмидесятых имел несколько запатентованных изобретений, его имя знали на Западе, приглашали на научные конференции. В начале девяностых в Америке прочитал курс лекций.