Несколько секунд Мехмед колебался с решением. Затем, глубоко вздохнув и отвернувшись от меня, сказал, едва сдерживая гнев:

– Немедленно уведи его отсюда! Я не желаю больше видеть этого неверного пса!

Янычар встал позади меня, скрестив руки на груди. Повинуясь его немому приказу, я медленно поднялся, не сводя глаз с султана. Мехмед глядел куда-то в сторону, его губы дрожали, а лицо покрылось красными пятнами.

Омар тем временем схватил меня под руку, и мы вместе покинули дворцовый парк. Отойдя на достаточное расстояние, янычар прошептал:

– Ты поступил очень неосмотрительно, отказав султану. В следующий раз это может стоить тебе жизни.

Я с удивлением посмотрел на телохранителя владыки османов. Омар не отличался излишней болтливостью, и первое время я даже считал его немым, подобно дильсизам, исполнявшим смертные приговоры в гареме султана. Янычар умел держать язык за зубами и, тем более, я никогда не слышал, чтобы он начинал разговор первым.

– Я не мог поступить иначе, – ответил я. – У меня забрали все: дом, честь, любовь и свободу, но вера по-прежнему живет в моем сердце и никому не дано отобрать ее. Ты должен меня понять, ведь ты и сам когда-то был христианином.

– То, что было в прошлом, сейчас не имеет никакого значения, – сухо ответил янычар. – Думай лучше над тем, что я сказал тебе и не повторяй подобных ошибок впредь. Тогда, быть может, ты сумеешь сохранить свою голову на плечах.

– Разве тебя так заботит моя жизнь?

Омар, который уже довел меня до мраморных ступенек дворца и собирался возвращаться обратно, медленно обернулся.

– Нисколько, – ответил он. – Но я вижу, что ты очень близок Мехмеду, а я бы не хотел огорчать моего повелителя, обагряя свой меч кровью его любимца.

С этими словами янычар пошел обратно и скоро скрылся в благоухающей зелени. Размышляя над словами Омара, я отправился в свои покои и не сразу заметил суету, поднявшуюся во дворце.

* * *

3 сентября 1446 года

– Наш любимый султан вернулся! – кричали на улицах Эдирне. – Слава Мураду! Долгих ему лет правления!

– Пусть невзгоды и печали минуют нашего падишаха! – подхватывали другие. – Пусть рука его будет твердой, разум – ясным, а сердце – чутким! Да продлит Аллах его годы на благо всем нам!

Именно так, этим осенним утром, высыпавшая на улицы города толпа, встречала Мурада, который совсем недавно отрекся от престола в пользу своего сына, ради спокойной жизни в Манисе. Но новые тревоги, грозящие государству и неудачное правление Мехмеда, заставили его вернуться.

Еще более располневший, султан тем не менее выглядел лучше, нежели два года назад, когда он покидал свой дворец. Прежде безразличное и одутловатое лицо, теперь казалось живым и помолодевшим, пропали черные круги под глазами, нездоровый медный цвет кожи, сменился золотистым загаром. Судя по всему, уединение, целебные источники и чистый воздух Манисы пошли Мураду на пользу. Однако взгляд его по-прежнему оставался печален и, несмотря на восторг, падишах не выказывал никакой радости от возвращения в столицу. Безразлично окинув взглядом склонившихся придворных, он, тяжело вздохнув, поднялся по мраморным ступеням дворца и заперся в своих покоях, отдавая все распоряжения через верных ему прислужников.

Такое поведение султана вызвало всеобщее недоумение, но никто не посмел тревожить его покой, и все вернулись к своим делам, шепотом обсуждая новые причуды повелителя. Меня мало интересовали эти сплетни, все-таки я знал немного больше, чем все эти люди и был уверен, что очень скоро решится судьба османского престола.

* * *

11 сентября 1446 года

Прошло восемь дней с тех пор, как Мурад вернулся в столицу. За это время он ни разу не покинул своих покоев, однако сам, охотно приглашал к себе «на разговор» многих видных вельмож. Все они посещали его поодиночке и, как правило, поздно ночью. Среди этих посетителей были: великий визирь – Халиль-паша, второй визирь – Исхак-паша, воспитатель Мехмеда – Заганос-паша, ага янычар и несколько других влиятельных сановников. Однако своего сына, Мехмеда, он к себе так и не призвал, что было не очень добрым знаком для молодого султана.

Тем временем обстановка во дворце становилась все более беспокойной. Сторонники и противники Мехмеда были готовы на все, лишь бы удержаться у власти и с нетерпением ждали, когда Мурад, наконец, объявит свою волю.

Похоже и сам Мурад уже принял окончательное решение. Завтра он предстанет перед визирями, чтобы высказать свое мнение относительно своего сына и судьбы всей империи…

* * *

12 сентября 1446

На заседание дивана меня не допустили, однако присутствовавший на нем Махмуд поделился со мной тем, что творилось за закрытыми для прочих дверями. Его рассказ я постараюсь изложить во всех подробностях.

«Заседание совета»

Едва вступив в залу, многие вельможи с изумлением обнаружили большой золотой трон – именно на таком троне любил сидеть султан Мурад во времена своего правления. Рядом с ним находилась низкая тахта, покрытая узорчатым покрывалом.

Когда заинтригованные паши, тихо перешептываясь, разместились на своих местах, по обе стороны от трона, в дверях появился Мехмед. На его лице нельзя было прочитать абсолютно никаких эмоций. Он прошел через весь зал под приветствия сановников, взглянул на трон, постоял так пару секунд и… опустился на тахту. В зале послышался ропот – ибо это было чудовищным нарушением традиций, согласно которым султан должен сидеть на самом главном и почетном месте. Но никто не посмел даже заикнуться об этом – все застыли в ожидании. Через несколько минут в залу вошел и сам Мурад. Он спокойно оглядел склонившихся перед ним вельмож и с важным видом прошествовал на возвышение. Бросив короткий взгляд на Мехмеда, он опустился на трон.

В зале повисла звенящая тишина. Мурад глядел куда-то перед собой, словно мысли его до сих пор оставались в благословенных рощах Манисы. Затем он оправил свой халат и произнес:

– Два года назад, когда я покидал столицу, мне не верилось, что я вновь буду вынужден занять трон моих предков. Видит Аллах, я искал тишины и спокойствия, но, узнав о ваших бедах, поспешил сюда со всей возможной скоростью. Ведь тревоги государства не безразличны моему сердцу.

Мурад замолчал, внимательно оглядывая зал.

– Мне известно практически все, что происходило здесь в последние месяцы, – продолжил он. – Но я хотел бы, чтобы мой сын тоже сказал свое слово. Ведь ему наверняка есть что сказать нам?

Мехмед, немного уязвленный тем, что к нему обратились не как к султану, повелителю вселенной, а как к обычному ребенку, встал и заговорил сначала неуверенно, а потом все более распаляясь.