Алатор замолчал, прикидывая, не сболтнул ли чего лишнего.

– На кулачках-то ты горазд, – сказал он, – а вот против меча или сулицы, поди, не сдюжишь. Видел я, как ты прыгал. И вот против этого не сдюжишь. – Он извлек из-за пояса кистень. – Надоело мне с тобой лясы точить.

Степан инстинктивно подался назад. Поздно. Шар, описав широкую дугу, угодил прямо в затылок.

«А ведь и верно, пальцем не тронул, гад», – только и успел подумать Степан.

Поруб оказался обыкновенной ямой со срубом внутри – наподобие колодца, только воды, слава богу, не было. И крыши тоже. Зиндан пятизвездочный!

Белбородко провалялся в отключке часа четыре, не меньше. Солнце уже взошло. По небу лениво ползли жирные, словно обожравшиеся сметаной коты, облака. Цвиркала какая-то пичуга. О-о-ох!

За спиной раздался шорох. Степан попробовал повернуть шею. Черта с два! Голова словно взорвалась. Наверное, так же хреново танку, когда в него попадает бронебойный снаряд.

Степан оперся о земляной пол, чтобы не свалиться мешком, и простонал:

– Кто здесь?

В углу раздалось какое-то шебуршание:

– Дык, я.

– О-ох, ё… – выдохнул Степан. – Шу-у-стрик, ты?..

– Дык…

Парнишка переполз на корточках и предстал пред Степановы мутны очи.

Голова болела, как с хорошего перепоя. Но рассолу не хотелось. Хотелось сперва засунуть голову в чан с ледяной водой, а потом найти Алатора и набить оному лицо, то бишь рожу. А лучше порчу напустить, но это вряд ли – на таких, как он, порча не действует. С нервами у мужика – дай бог каждому.

Степан даже кулаки стиснул, как только представил бородатую физиономию. Вот же «охранник-собеседник» – и поговорить, и кистенем оприходовать. Многостаночник, мать-перемать! От мыслей таких голова еще пуще заболела. Степан сжал виски и застонал.

– Худо тебе?

– А ты как думаешь? – Смышленый парнишка, догадался.

– На вот, – Шустрик снял с шеи какой-то железный кружок на шнурке и протянул ему. – Верное средство.

Белбородко приложил «верное средство» к затылку. Холодное средство-то! Шустрик опасливо посматривал на Степана. Странный паренек! Впрочем, здесь, похоже, все такие. Эпидемия-с!

– Ну что, полегчало?

– Быстрый ты.

– Так все говорят, – с гордостью подтвердил парнишка.

Через четверть часа боль действительно унялась. Степану показалось, что кругляш высосал ее, взял себе. Теперь он был даже не теплый, а горячий, и чудилось Степану, что пахнет от него влажной землей и кровью.

Степан присмотрелся к кругляшу. Занятная вещица. Шесть сходящихся в центре лепестков – огненный знак, судя по всему – амулет, посвященный языческому божеству огня и битвы Перуну.

– Откуда он у тебя?

– А бить не будешь?

Степан отрицательно покачал головой.

– Поклянись.

– Чем клясться-то?

Шустрик задумался.

– Родом поклянись, – осекся, – хотя что тебе Род. Перуном поклянись.

Степан сильно сомневался, что Перуну, равно как и любому другому богу, есть до его клятв хоть какое-то дело, но спорить не стал. Поднял правую руку и произнес:

– Клянусь Отцом нашим Небесным! – Ничего умнее в голову не пришло, хоть и перестали шахтеры-стахановцы добывать из его башки каменный уголь.

Парень совсем сдурел:

– А он что тебе, тятька?! – упал ниц, попытался облобызать китайский кед-кроссовок.

«Здорово их тут накачали, – отметил Степан, – в любую ахинею готовы поверить. Вот где для колдуна-профи работы непочатый край».

– Поднимись, отрок, – прогудел Белбородко. – Всем нам он отец.

– Не, господин, он только тебе батька, мой-то с плугом, а не с молниями дружен…

Нехорошие сомнения заворочались в душе Степана еще на болоте. Теперь же они переросли в уверенность. Не свихнулся. Не розыгрыш. Не под наркотой. Не под насыпью в смертном бреду. Все это по-настоящему!

Угораздило Степана Белбородко, колдуна-экстрасенса, снимающего порчу и венец безбрачия «эксклюзивными старославянскими методами», попасть на языческую Русь. Причем во времена, кои в истории весьма скупо упоминаются. В век эдак седьмой-восьмой. Сие умозаключение проистекало из того, что лицо, вокняжившее в Киеве (по здешнему – в Куябе), в летописях, дотянувших до века двадцатого, не упоминается. Летописи же детально описывают события начиная с девятого века – с того самого времени, когда новгородцы призвали Рюрика. И кажется, описывают без пропусков. В шестом, опять же по легенде, поляне (или тогда еще анты?) собрались вокруг Кия, Хорива, Щека и сестры их Лыбеди, основавших Киев… А что в промежутке было – никому толком не известно. Конечно, возможны ошибки и неточности, но одно бесспорно: времена дикие и кровавые, и жизнь его, Степана, гроша ломаного не стоит. К тому же и грошей-то, кажется, еще нет, а есть куны, то есть шкурки пушных зверьков, а также «свободно конвертируемая валюта» в виде всяческих заморских монет…

«Покарал Господь безбожника, – невесело подумал Степан, – это ж надо…»

Между тем по небу все так же бессмысленно плыли облака. И облакам этим было совершенно все равно, покарал ли Господь Степана или нет. И пичуге, что надрывалась на каком-то дереве близ поруба, и Алатору, который, наверное, пожирал очередную луковицу, и «черносотенцам», и другим аборигенам. Впрочем, не аборигенам, а предкам, соотечественникам.

Внутри у Степана что-то оборвалось. Причем оборвалось очень давно, отнюдь не в связи со странными событиями. Какая-то невидимая нить, не учтенная медиками, соединяющая человека с миром. И вот он, Степан Белбородко, существует отдельно, а мир – отдельно, словно морская вода за иллюминатором батискафа. И в воде этой мельтешит жизнь: крупные рыбешки пожирают мелких, а их, в свою очередь, пожирают еще более крупные. Никогда Степан не мог понять этого странного замысла Творца.

– Я как тебя увидел, господин, – вдруг сказал Шустрик, – так сперва не признал, думал, оборотень. А когда ты волка молнией покарал, понял, кто ты есть, – Шустрик выглядел очень довольным.

Первое, что пришло на ум, касалось тульского «Токарева», который оттягивал карман спортивных штанов. Выстрел из пистолета паренек бы еще мог принять за молнию. Но «ТТ», по той простой причине, что побывал в воде, применен не был – Степану не хотелось остаться без руки.

Тогда – что?

Мысли текли вяло, лениво, как облака над ямой. Думать совершенно не хотелось. Лежать бы да смотреть в небо, а потом заснуть и проснуться в своей квартире на Конюшенной. Не спеша подняться, вскипятить чайку. И, прихлебывая его, хрумкая тостом, тупо уставиться в телевизор. А мир пусть кружится сам по себе, без участия Степана. Он же будет лишь наблюдателем, как всегда.