Капсула резко сбавляет скорость, и происходит стыковка. Открывается шлюз. Рэйчел вдыхает зелень и гниль, влажность и хлорофилл. Этот вагон — огромная стеклянная теплица. При постоянном освещении и в низкой лунной гравитации папоротники вырастают до громадной высоты; зеленый свод из листьев затмевает изогнутые опорные балки оранжереи. Свет здесь пестрый, полосатый как тигриная шкура: солнце стоит неподвижно, на волосок от зенита. Все папоротники наклонены в его сторону. Посреди папоротников раздаются птичьи крики, мелькает яркое оперение. Кто-то где-то ухает. Это райский сад, однако Робсон хватается за руку матери. Здесь обитает Боб Маккензи.

Тропа вьется между бассейнами и тихо журчащими ручьями.

— Рэйчел. Дорогая!

Джейд Сунь-Маккензи приветствует свою сводную внучку двумя поцелуями. То же с Робсоном. Она высокая, с длинными пальцами, элегантная и нежная, как ветви папоротников вокруг. Она как будто не постарела ни на день после того, как вышла замуж за Роберта Маккензи девятнадцать лет назад. Никого из потомков Роберта Маккензи не обманывает ее внешний вид. Она состоит из проволоки и шипов, из тугой и мускулистой воли.

— Ему не терпится увидеть тебя.

Робсон крепче сжимает руку матери.

— Он был в дурном настроении после того, как Корта украли ту экспортную сделку с китайцами, — бросает Джейд через плечо. Она видит, как Робсон смотрит на мать снизу вверх. — Но вы подсластите пилюлю.

Роберт Маккензи дожидается в бельведере, сотворенном из сплетенных ветвей папоротников. Волнистые попугайчики и длиннохвостые попугаи все так же безумно чирикают и щебечут. Роботы-бабочки лениво порхают, размахивая радужными полимерными крыльями.

Легенда гласит, что Роберта Маккензи в живых поддерживает кресло, но одного взгляда хватает, чтобы понять правду: все дело в воле, которая горит в глубине его глаз. В желании властвовать, владеть, удерживать и не отдавать ничего, даже эту бренную оболочку. Роберт Маккензи играет со смертью в гляделки. Система жизнеобеспечения возвышается над его головой, точно корона, точно гало. Трубки пульсируют, насосы шипят и крутятся, моторы жужжат. Тыльные стороны его ладоней покрыты пятнами медленно заживающих гематом там, где иглы и катетеры пронзают кожу. На трубку в его горле никто не может смотреть дольше одного мгновения. Запах папоротников, запах свежей воды не скрывает вони. Желудок Рэйчел Маккензи сводит судорогой, стоит ей унюхать колостому[12].

— Дорогая моя.

Рэйчел наклоняется, чтобы поцеловать впавшие щеки. Роберт Маккензи заметит любое промедление или признаки отвращения.

— Робсон. — Он раскрывает объятия. Робсон шагает вперед и позволяет его рукам обхватить себя. Уродливая старая мумия целует мальчика в обе щеки. Роберту Маккензи было сорок восемь лет, когда он предпочел Море Островов Западной Австралии и посвятил Луне свою семью и свое будущее. Слишком старый, чтобы отправиться на Луну, он не должен был пережить подъема на орбиту, не говоря уже о низкой гравитации, которая грызла его кости, кровеносные сосуды и легкие, о неустанном радиационном дожде. Ему следовало передать дело в руки детей и роботов. Но Роберт Маккензи пришел сам и заложил фундамент для миллиона людей с лишним, которым предстояло поселиться на Луне. Это существо в кресле с системой жизнеобеспечения имеет полное право называть себя Человеком-на-Луне. Ему сто три года, дюжина медицинских ИИ следит за его телом, поддерживает его, но оно работает на том же горючем, что и раньше, — на воле, которая горит в бледно-голубых глазах.

— Ты славный пацан, Робсон, — выдыхает Роберт Маккензи на ухо мальчику. — Славный пацан. Как хорошо, что ты вернулся туда, где должен быть, подальше от этих ворюг-Корта. — Покрытые тонкой как бумага кожей руки-клешни встряхивают мальчика. — Добро пожаловать домой. — Робсон вырывается из хрупких клешней. — Им не выкрасть тебя обратно.

— Моему супругу пришла в голову идея, — говорит Джейд Сунь. Она стоит позади, положив одну руку на плечо старику. Рука тонкая, изящная, ногти лакированные, но Роберт Маккензи как будто проседает под ее малым весом. — Разве есть какая-то причина, препятствующая Робсону вступить в брак?

Привет, мам, привет, Кэсси. Ребята, если вы это видите, привет. Знаю, от меня некоторое время не было вестей. Я могу все объяснить. Короче говоря: как я и известила вас в своем весьма поспешном сообщении, я работаю на Драконов. «Корта Элиу». Добытчиков гелия-3.

Я работаю на «Корта Элиу». Просто захотелось повторить это еще раз, чтобы вы оценили. Что это значит прямо сейчас: никакой больше заботы о кислороде, воде, углероде или сети, потому я могу послать вам это. Не думаю, что вы поймете, каково это — больше не переживать из-за Четырех Базисов. Все равно что выиграть в лотерею, где главный приз — возможность продолжать дышать, а не десять миллионов долларов.

Я не могу вам слишком многое рассказать о том, как получила работу, — это связано с безопасностью: Пять Драконов, они точно мафия, вечно грызут друг другу глотки. Но могу сообщить, что я под личной опекой Карлиньоса Корты. Кэсси, сестричка. Тебе надо эмигрировать. На этой каменюке полным-полно горячих парней.

Я в учебной бригаде по работе на поверхности. Мы луноходцы. Нам надо многому научиться. Луна знает тысячу способов, чтобы убить тебя. Таково правило номер один, и оно распространяется на все. Есть особые способы двигаться, читать знаки и сигналы, выходить на связь и отключаться, анализировать данные скафандра, и все эти способы надо изучить, иначе одно маленькое упущение поджарит тебя, или заморозит, или задушит, или под завязку напичкает радиацией. Мы три полных дня занимались одной только пылью. Есть пятнадцать разновидностей пыли, и следует знать физические свойства каждой, от абразивных до электростатических и адгезивных. Помните Шерлока Холмса, который выучил пятьдесят типов сигарного пепла? Есть еще время перезарядки батарей, лунная навигация — Джо Лунники неправильно оценивают горизонт и думают, что все находится гораздо дальше, чем оно есть на самом деле. А ведь нас еще даже не вывели на поверхность. И скафы. Знаю, они должны быть тугими, но неужели размер мне подобрали правильно? Ушло целых десять минут, чтобы влезть в эту штуку. Не хотелось бы проделывать такое при разгерметизации. Наденешь его неправильно — и будут синяки там, где давят швы. Впрочем, если наступает рэ-гэ, о синяках беспокоятся в последнюю очередь.

Я, скорее всего, напугала вас до смерти. Но к этому привыкаешь. Невозможно постоянно жить в ужасе. Однако, если проявить безалаберность хоть раз, пощады не жди. Карлиньос говорит, обычно в каждой учебной бригаде как минимум один человек погибает. Я как следует забочусь о том, чтобы это было не про меня.

Моя бригада: Олег, Жозе, Саадия, Тандека, Пейшенс и я. Я единственная норте. На меня пялятся. Наверное, говорят про меня разное, но тут единственный язык — глобо, а у меня лишь родной английский. Я им не нравлюсь. Карлиньос время от времени работает со мной один на один, и это меня выделяет. Делает особенной. Так что тренеры думают, что я шпион Корта, а класс — что я в любимчиках у учителя. С наименьшей неприязнью ко мне относится Пейшенс. Она родом из Ботсваны, но, как и остальные в бригаде, побывала в университетах и корпорациях по всему миру. Джо Лунники, должно быть, самые образованные иммигранты в истории. Пейшенс беседует со мной, и мы пьем вместе чай. Жозе не прочь меня убить. Если бы он сумел это подстроить так, чтобы не поймали, думаю, не стал бы колебаться. Он постоянно меня перебивает. Не могу понять, в том ли дело, что я женщина, или в том, что я североамериканка. Наверное, и в том и в другом. Говнюк. Менталитет в бригаде — как в университетской футбольной команде. Вечная агрессия-агрессия-агрессия. В каждом вдохе чувствуется тестостерон. Дело не только в том, что это добывающая индустрия; все молоды, умны, амбициозны и очень-очень мотивированны. В то же самое время это самое сексуально раскрепощенное общество, которое когда-либо существовало. В лунном глобо даже нет слов для обозначения натуралов или геев. Каждый занимает свое особое место в спектре.