Он вздохнул. Как было бы здорово получить еще столько же после передачи пластика. Теперь боевики какое-то время будут держать под наблюдением банк в Голландии. В этом Музи был уверен. Ну и пускай. Он переведет счет куда-нибудь в другое место и заберет деньги.

Сейчас его больше всего волновали вещи, которых не было в этом запертом ящике. Паспорта. Он много лет держал их здесь, но после своей последней поездки на Ближний Восток оставил дома, совершив тем самым непростительный промах. Паспорта надо забрать. Потом он вылетит из Ньюарка в Сиэтл через Чикаго, а оттуда — через Северный Полюс в Лондон. Как называется заведение в Лондоне, где обедал король Фарук? Музи, большой поклонник вкусов и образа жизни Фарука, твердо решил выяснить это.

Он не собирался возвращаться в свою контору. Пусть допрашивают грека и дивятся его неосведомленности. Скорее всего, боевики следят за домом, но долго это не протянется. Теперь, когда взрывчатка у них в руках, им и без него есть чем заняться. Глупо было бы тотчас мчаться домой. Пускай думают, что он уже сбежал.

Музи вселился в вестсайдский отель, записавшись в книгу под именем Честерфилд Пардью. Остудив в раковине дюжину бутылок «перье», он почувствовал мимолетный нервный озноб. Ему захотелось сесть в сухую ванну и задернуть занавеску, но Музи боялся, что толстый зад застрянет в ванне, как это однажды случилось с ним в Атлантик-Сити.

Озноб прошел, и Музи прилег на кровать, скрестив руки на огромном, как курган, брюхе и хмуро уставившись в потолок. Дурак он, что связался с этими паршивыми боевиками. Все они худосочные, нескладные и ничем, кроме политики, не интересуются. Бейруте у него уже были неприятности, когда в 1967 году лопнул Инрабанк. Из-за этого он лишился части отложенного на старость, а то давно бы уже ушел на покой.

Он уже почти вернул свое, когда поступило это предложение от арабов. Вознаграждение за ввоз плacтика в cтpaну сделало бы его богачом. Вот почему он решил рискнуть. Ну что ж, хватит с него и половины этих партизанских денег.

Удалиться от дел. Уехать на маленькую роскошную виллу под Неаполем, нет крутых лестниц. Как давно он об этом мечтал!

Свой жизненный путь Музи начал юнгой на сухогрузе «Али Бей». В шестнадцать лет он уже так растолстел, что хождение по судовым трапам превратилось в пытку. Когда в 1938 году «Али Бей» зашел в Нью-Йорк, Музи хватило одного взгляда на этот город, чтобы немедленно списаться с корабля. Он бегло говорил на четырех языках, разбирался в арифметике и скоро нашел место кладовщика на бруклинских причалах. Его нанял на работу турок по имени Джахал Безир, отличавшийся почти сатанинским коварством. Во время второй мировой воины он нажил себе состояние на черном рынке.

Безир восхищался Музи, потому что никак не мог поймать его на воровстве. К 1947 году Музи уже вел все отчетные книги турка и со временем старик все больше полагался на него.

Старый турок сохранял ясность и живость ума, но все чаще начинал лопотать по-турецки, как в детстве. Переписку свою он тоже диктовал на этом языке, предоставляя Музи заботиться о переводе. Безир всегда читал эти переводы торжественно и придирчиво, но если писем оказывалось несколько, он иногда даже толком не понимал, которое из них держит в руках. Это озадачивало Музи. Зрение старика не подводило, он был далеко не дряхл, бегло говорил по-английски. Тайком проведя несколько опытов, Музи обнаружил, что Безир утратил способность читать по-писаному. Сходив в публичную библиотеку, Музи немало узнал об афазии. Да, старик болен именно этим. Музи долго размышлял о таком обороте дела, а потом начал потихоньку спекулировать валютой на биржах, не спрашивая согласия турка и ничего ему не говоря.

Послевоенные колебания курсов валют оказались на руку Музи. Был, правда, один прокол, когда картель спекулянтов выкинул на рынок военно-промышленные акции, а у Музи было десять тысяч сертификатов. Кошмар длился три дня, и все это время турок мирно похрапывал в своей спальне наверху. Музи потерял три тысячи долларов, но в те времена он уже вполне мог пережить такую утрату.

К радости Безира, Музи изобрел полый внутри швартовый трос, очень удобное приспособление для ввоза гашиша.

Когда турок скончался, дело унаследовали дальние родственники и загубили его. Музи остался с 65 тысячами долларов, нажитых биржевыми спекуляциями, и прекрасными связями среди контрабандистов. Этого было вполне достаточно, чтобы начать торговать всем, что могло обращаться в звонкую монету, за исключением сильнодействующих наркотиков. Его манили астрономические прибыли, которые мог принести героин, но Музи понимал, что быстрое обогащение — еще далеко не все. Он не хотел провести остаток жизни в тюрьме или спать по ночам в несгораемом шкафу. Музи не желал рисковать, и ему были не по нраву люди, занимавшиеся героином. Вот гашиш — совсем другое дело.

К 1972 году Джихаз-аль-Расд, отдел Организации Освобождения Палестины, уже вовсю вел торговлю гашишем. На многих полукилограммовых мешочках, приобретенных Музи в Ливане, красовалась их торговая марка — бедуин с пулеметом в руках. Именно через торговцев гашишем Музи передал письмо американца. Через них же ему предложили контрабандой ввести в Штаты пластик.

Последние месяцы Музи потихоньку отходил от торговли гашишем и постепенно сворачивал другие сделки на Ближнем Востоке. Он хотел бы делать это осторожно, чтобы в конце концов остаться вовсе без зацепок. Ему совсем не улыбалось нажить себе врагов, которые не дадут удалиться от дел и спокойно обедать на террасе виллы, выходящей фасадом к Неаполитанскому заливу. А теперь все это под угрозой из-за «Летиции». Возможно, боевики не совсем доверяли Музи именно потому, Что он сворачивал деятельность на Ближнем Востоке. Слухи об этом, должно быть, дошли и до Лармозо, и тот, разволновавшись, стал ждать удобного случая, чтобы прибрать дело Музи к рукам. Но чтобы не натворил Лармозо, он подложил арабам изрядную свинью.

Музи знал, что в Италии у него все будет в порядке. Надо было провернуть здесь, в Нью-Йорке, одно крупное дело, и тогда можно спокойно отправляться домой.

Лежа на кровати в мотеле в ожидании своего часа, Музи прислушивался к бурчанию в животе и воображал, будто обедает в «Лютес».

* * *

Кабаков сидел на свернутом в бухту садовом шланге и дрожал. Холодные сквозняки гуляли по сарайчику для инструментов на крыше склада, стены покрылись инеем, но в сарайчике можно было спрятаться и следить за домом Музи на противоположной стороне улицы. Сонный наблюдатель у окна в боковой стене развернул шоколадку и принялся грызть ее. Холодный шоколад крошился с тихим треском. И этот человек, и двое других из команды тактического вторжения приехали из Вашингтона на взятом напрокат фургоне по вызову Кабакова.

Утомительная пятичасовая поездка по платному шоссе была необходима: багаж команды наверняка возбудил бы любопытство работников аэропорта, попади он под рентгеновские лучи. Полуавтоматические карабины, снайперские винтовки, гранаты. Еще один член команды сидел на крыше напротив и чуть дальше по улице. Третий вместе с Мошевским дежурил в конторе Музи.

Сонный израильтянин предложил Кабакову шоколада, но майор покачал головой и продолжал разглядывать дом Музи в бинокль сквозь чуть приоткрытую дверь сарая. Кабаков гадал, верно ли он поступил, не сказав Корли и американским властям о Музи и фигурке Мадонны. Майор фыркнул. Разумеется, верно. В самом лучшем случае американцы позволили бы ему побеседовать с Музи в дежурке какого-нибудь полицейского участка в присутствии адвоката. А так он сможет поговорить с арабом при более благоприятных обстоятельствах. Если, конечно, другие арабы еще не убили его.