— Вы не заблудились, мужчина? — чирикнула проплывающая мимо девица с немытыми волосами.

— Эй, минутку, женщина… — он потянулся к ней, как к путеводной звезде, но девица уже уплыла.

Он решил домучиться, а там уж видно будет, на пользу это пойдет или во вред. Впрочем, в завершении композиции первобытных ужасов уже не было. Оставалась эмоциональность, выраженная в причудливых формах. Картины сияли красками, и хотя изображали непонятно что, выглядели вполне нарядно и могли бы стать украшением какого-нибудь непритязательного кафе. Всплыло слово «фовизм» — что-то «дикое», связанное с упрощенным импрессионизмом. Настолько упрощенным, что все это походило на выставку детских рисунков в районном доме культуры. Пароходы с трубами, скопление белых зданий с красными крышами, изображенных так, словно они отражаются в чайнике. Женщины, прикрытые полотенцами, а некоторые и не прикрытые, хоровод обнаженных личностей, явно навеянных одним из трудов Матисса. Рыбки с головами кашалотов, плавающие в стеклянной банке. «Русалка и канарейка» — значилось под внушительной композицией из цветных наклеек и пятен краски. Он из принципа остановился, долго искал на картине русалку и канарейку. Отыскал что-то похожее на искалеченную птицу, а вот с русалкой откровенно не повезло. Впрочем, русалку, хотя и без хвоста, он обнаружил в одном из помещений позади холла. За первой дверью не было ничего интересного, за второй был склад, а в третьей он обомлел. Здесь готовили подрастающее поколение. Молодые люди за мольбертами образовали полукруг, увлеченно мазали по холстам угольками. «Демонстратором пластических поз» служила обнаженная девушка, расслабленно лежащая на кушетке. Она забросила руки за голову, грустно смотрела в потолок и определенно скучала. Поза девушки выражала полную готовность к немедленному разврату. А в лице — щемящая жалость, неприкаянность, трагизм. Золотистые волосы разбросаны по подушке, тело призывно изогнуто дугой, ноги немного раздвинуты, одна чуть приподнята. Кожа девушки отливала равномерным загаром…

Турецкий заморгал, встал, как вкопанный. Наблюдать за ним могла только девица, остальные сидели к нему затылками. Она игриво улыбнулась, подмигнула. Он справился с собой, подмигнул в ответ. «Со скрипом» отвел глаза, сделал открытие, что «юные дарования» видят девушку по-разному. Кто-то тяготел к классическому пониманию: как чукча — что вижу, то рисую. У кого-то неземная красота, перенесенная на холст, была освеженной коровьей тушей, у кого-то — горкой кубических фигур, у кого-то — сморщенной старухой. Кто-то тяготел к парижской школе, мнил себя последователем Амедео Модильяни: контур натурщицы выписывал гибкой непрерывной линией, подчеркивающей объем формы. Шея превращалась в лебединую, голова — в овал, в глазах отсутствовали зрачки. Живая женщина превращалась в схему, хотя неуловимое сходство с оригиналом все же и оставалось.

— Привет, — сказала девушка.

«Студенты» вразнобой повернулись, вопрошающе уставились на застывшего в проеме детектива.

— Простите, — пробормотал Турецкий, закрывая дверь.

Так больше продолжаться не могло. Условий для работы не было. Он должен был прийти сюда с женой. Он двигался дальше по скользкой дорожке. У окна курили длинноволосые «папуасы», обсуждая недавнюю выставку на ВДНХ, вызвавшую горячие споры в обществе. Двое парней протащили тяжелую раму.

— Так и плутаете? — посочувствовала девица с немытыми волосами, проплывая в обратном направлении.

— Послушайте, женщина…

Она остановилась, строго посмотрела на него.

— В каком это смысле — женщина?

— В самом хорошем смысле, не волнуйтесь, — уверил Турецкий. — Я бы даже сказал — в лучшем смысле этого слова. У меня совершенно нет времени плутать по вашим закоулкам. С кем я могу поговорить?

— О чем? — фыркнула девица. — Со мной вы можете поговорить о влиянии экспрессионизма на творчество художников, не входивших ни в какие группировки. С Лапушинским вы можете поговорить о проблеме ремонта нашей студии и о том, сколько денег придется заплатить, чтобы подрядная организация, наконец, начала что-то делать. Но с Лапушинским вы не поговорите, потому что его сегодня нет.

— Насчет Кошкина…

— О, с Ромой Кошкиным вы могли бы поговорить практически на любую тему, но сделать это вам не удастся, поскольку его…

— Умертвили, — закончил мысль Турецкий. — Именно по этому поводу я и здесь. Мы расследуем убийство данного господина…

— Это был удар для всех нас, — заверила девица. — Мы так любили Романа, нам так его будет не хватать. Нам его уже не хватает! — разозлилась девица. — В коллективе начинаются склоки, раздоры, отношение выяснений… тьфу!..

— Я понял, — улыбнулся Турецкий. — Вы страшно заняты. Вас уже терроризировала милиция. Гурьянова где найти?

— А зачем он вам? — скривилась девица. Посмотрела внимательно на посетителя, пожала плечами. — Вроде не из тех…

— О, боже, — вздохнул Турецкий. — Я не сексом сюда пришел заниматься. Гурьянов был свидетелем, где я могу с ним поговорить?

— А-а, — протянула девица. — Где найдете, там и говорите. Откуда мне знать, где Гурьянов…

— Гурьянов в Розовом зале, — буркнул пробегающий мимо кучерявый тип с рулоном под мышкой.

— Спасибо! — крикнул Турецкий.

— Туда, — кивнула девица прыщавым носом. — Удачно побеседовать, — и вдруг зазывно подмигнула. — А когда придете сюда заниматься сексом, рекомендую свои услуги, не пожалеете. Меня всегда можно найти где-нибудь здесь… — и убежала, не сообщив ни имени, ни других пикантных подробностей предстоящего свидания.

— Ну и порядочки в этом вертепе, — пробормотал Турецкий, беря курс в означенном направлении.

Напевая под нос «В темном зале ресторана, средь веселья и дурмана…», он вошел в отделанную розовым пластиком комнату и направился к единственному присутствующему здесь человеку. Тот сидел на длинноногом табурете, упертом, видимо, из ближайшего бара, и задумчиво смотрел на внушительное панно, распростертое под ножками табурета. Судя по всему, это был коллаж из нескольких картин, выполненных в стиле то ли кубизма, то ли сюрреализма, то ли абстракционизма. Турецкий подошел поближе и на мгновение задумался — сгорел бы он от стыда, если бы положил это творение в прихожей на полу?

«Тебе должно быть стыдно, — подумал он. — Ты ничего не понимаешь в искусстве. Если ты его отвергаешь, это не значит, что оно не может существовать».

— Хорошая вещь, — пробормотал он, — здравствуйте.

Молодой человек повернул задумчивую голову. Он был настолько смазлив, что стало тошно.

— Да, хорошенькая, — мелодично пропел парень, внимательно обозрев посетителя. Видно, внешний вид детектива его вполне устроил, Турецкий оказался в его вкусе, губы симпатичного мальчика разъехались в ослепительной улыбке. Он выщипывал брови, ухаживал за ногтями, тщательно следил за чистотой волос и душился духами, к которым ни в коем случае неприменима характеристика «мужские». Турецкий тоже улыбнулся, дав себе слово, что ничем не выдаст охватившей его брезгливости.