– Это очень мило с ее стороны. Давай захватим с собой чего-нибудь перекусить, хлеба и сыра, тогда можно гулять, сколько захотим.

– Пока холод не заморозит нас!

Мину взъерошила ей волосы:

– Пока холод не заморозит нас.

Крепко держась за руки, Мину и Алис двигались вниз к реке вдоль стены, идущей от Одских ворот к навесной башне.

Спуск был сложный, и колючие кусты ежевики цеплялись за их юбки. К тому времени, когда они добрались до королевской мельницы, подол плаща Мину насквозь промок.

– Тебе тепло, petite? – спросила она сестричку, когда та остановилась перевести дух.

– Даже слишком, – захихикала Алис и немедленно запищала, услышав какой-то плеск.

Мину засмеялась.

– Это всего лишь речной угорь, – сказала она, указывая на тугой черный хвост, скрывшийся в илистой отмели. – Видишь? Они ничего нам не сделают, если мы не будем их обижать.

В этом месте река Од была широкой и мелководной, но стремительной, потому что с гор в нее стекали талые воды.

– Смотри не переутомись! – крикнула девушка вслед сестричке, которая бросилась бежать вперед по болотистой тропке, так что Мину с трудом за ней поспевала.

Она полной грудью вдыхала густой, терпкий запах листвы и мха, радуясь тому, что мир возвращается обратно к жизни после зимней спячки. Весна была уже на пороге.

– Мари видела выдр на том берегу, пониже здания больницы, вот где.

– Очень хорошо. Когда мы выведем Канигу из конюшни, можно будет прокатиться верхом через мост в Бастиду, а оттуда спуститься к воде. Согласна?

– Согласна.

Вода отбрасывала яркие отблески на арку старого каменного моста снизу. Еще на подходе к Тривалю Мину в нос ударил запах конюшен – характерная вонь смеси навоза и прелой соломы, приправленная жаром кузницы и амбре закисших зимних попон.

– Ты же не ходишь одна к речке, да? – спросила Мину неожиданно. Риксенда старалась как могла, но нянька из нее была не слишком бдительная, и Мину тревожилась о том, что делается дома, пока она в лавке.

Алис помотала головой:

– Эмерик сказал, что я не должна туда ходить. Он говорит: плохие люди, которые воруют маленьких девочек, могут украсть меня и продать в рабство.

– Зачем он рассказывает тебе всякие страшилки? – нахмурилась Мину.

– Я ничего не боюсь! – дерзко вздернула подбородок Алис.

– Я уверена, что ты самая храбрая девочка на свете, но ты можешь наткнуться на бродячую собаку, или на змею, или даже, – она пощекотала сестричку, – на скверных мальчишек, которые швыряются камнями.

Захихикав, Алис вывернулась из рук сестры и забралась на поваленное дерево.

– Осторожнее, не упади в воду, – забеспокоилась Мину.

– Ты видишь? – спросила Алис, указывая куда-то на противоположный берег. – Там нора!

Мину сощурилась:

– Я не уверена…

– Надо дать твоим глазам привыкнуть. Тогда, если ты будешь вести себя тихо, детеныши вылезут наружу.

Мину устремила взгляд на противоположный берег. В бликах яркого весеннего света, играющих на поверхности воды, точно огоньки свечей, она различила у основания моста что-то непонятное. Она осторожно подошла ближе, осознав, что смотрит на кусок материи. Черной ткани.

Мину прикрыла глаза ладонью от солнца. Это определенно был не пень, не бревно и не топляк. Сомнений быть не могло. На каменном выступе под самой ближайшей аркой, наполовину в воде, наполовину на суше, лежало человеческое тело. Внезапно плащ соскользнул с его лица, и Мину увидела прядь белых волос и плоеный воротник, испачканный чем-то красным на шее. Плеснула волна, и из-под воды показались руки. На правой недоставало двух пальцев.

Мину сняла Алис с дерева:

– Нам надо идти.

– Но я совсем не устала! – заныла Алис. – Мы же только что пришли. Мы даже не успели еще увидеть выдрят и…

– Petite, не спорь. Идем.

В этот миг над равниной вдруг разнесся гул набата. Громкий и тревожный, он вмиг развеял всю безмятежность весеннего дня. Мину почувствовала, как сестричка вцепилась в ее руку.

– Что случилось? – тоненьким голоском спросила Алис. – Почему звонят колокола?

Мину уже практически бежала, волоча за собой сестренку, чтобы успеть добраться до спасительного квартала Триваль.

– Они зовут нас обратно в Ситэ, пока не закрыли ворота. А теперь поторопись. Беги как можно быстрее.

Васси

Северо-восток Франции

Более неудачного времени года для путешествия и придумать было нельзя. Холод сменился бесконечными дождями, раскисшая грязь комьями липла к копытам коня, затрудняя передвижение по скользкой дороге. Франциск, герцог Гиз, прижал руку в отсыревшей кожаной перчатке к воспаленному шраму на щеке, пытаясь унять боль.

Погода словно с самого начала задалась целью помешать им. Пронзительный ветер, грозы, невозможность нигде укрыться. Чем дальше они ехали на запад, тем сильнее его одолевала злость на собственное невезение. Его домочадцы и брат, кардинал Лотарингский, в мрачном молчании ехали за ним. Их лошади были по самое брюхо перемазаны в заскорузлой грязи, которая летела из-под копыт; они трусили, понурив головы. Стук дождя удручал своей монотонностью, капли со звоном отскакивали от шлемов и лат герцогской вооруженной свиты. Поникшие знамена, осененные древним гербом Гизов, уныло мокли на древках.

На самом герцоге не оставалось ни единой сухой нитки. Промокший и отяжелевший плащ облеплял плечи, белый плоеный воротник обвис. Распятие, похожее на кусок белой кости, болталось на его шее на черной бархатной ленте. Он покосился на брата. Выражение лица кардинала не оставляло сомнения в том, что он думал: было ошибкой оставить уют и безопасность их поместий в Жуанвиле и пуститься в поход на запад, где их едва ли ждал теплый прием.

Празднества по случаю дня его рождения, проводимые в собственных поместьях в Лотарингии, милостью Господней сорок третьем его герцогстве, сопровождались пышностью и размахом, подобающими его положению. Но ничто из этого – ни пиршество, ни маскарад, ни музыканты, прославлявшие его жизнь и деяния, – не могло развеять его тревогу из-за потери влияния. Его – героя Меца, Ранти, Кале, бывшего великого камергера Франции, правую руку старого короля – больше не рады были видеть при дворе. Королева-регент не доверяла ему и окружила себя людьми, споспешествующими делу гугенотов, тем самым позволив их тлетворному влиянию распространяться по стране.

Гиз удалился от двора два года тому назад, после восшествия на престол Карла IX, которому в ту пору было всего девять лет и который проплакал большую часть коронации и до сих пор спал в одной постели со своей матерью. Герцог был уверен: его отсутствие окажется для королевы настолько заметной потерей, что она немедленно призовет его обратно, однако расчет совершенно не оправдался, и он очень скоро пожалел о своем решении. То же самое недовольство Гиз чувствовал и среди своих приближенных. Все они были верными гражданами и добрыми католиками и ссылку в северо-восточное захолустье воспринимали болезненно.