– Я в это не верю. В любом случае я говорил не о наших предводителях, а о простых людях. Нам не нужны беспорядки.

– Да? Расскажи об этом монахам из Руана, которые явились на службу и обнаружили, что алтарь их часовни осквернен самым отвратительным образом. Ты отрицаешь зверства, творимые гугенотами…

– А ты – творимые католиками! Ты не желаешь видеть ни пьяных священнослужителей, ни прелюбодеяний, ни балагана, который творится с раздачей епископских постов малолетним детям в силу семейных традиций! Жан Лотарингский был назначен епископом-коадъютором Меца, когда ему исполнилось всего три года, и ему были подведомственны ни много ни мало тринадцать епархий! И ты еще удивляешься, почему люди отворачиваются от твоей Церкви?

– Брось, Пит, неужели ты не смог придумать ничего получше? – расхохотался Видаль. – Каждый раз, когда реформаты принимаются обличать упадок Церкви, в ход идут одни и те же избитые примеры. Если, кроме одного-единственного случая злоупотребления более чем тридцатилетней давности, тебе нечем больше подкрепить свои доводы, плохо твое дело.

– Он всего лишь один из множества тех, чьи злоупотребления гонят верующих в наш стан.

Видаль сложил руки домиком.

– Есть сведения, что реформаты – люди, принадлежность к которым ты декларируешь, – начали вооружаться.

– Мы имеем право защищаться, – ответил Пит. – По-твоему, мы должны покорно идти на заклание, как овцы?

– Оборона – да, согласен. Но финансирование частных армий и незаконная торговля оружием – и все это за счет средств сочувствующих из Англии и Голландии, – это совсем другое дело. Это государственная измена.

– Всем известно, что Гиза и его католических союзников финансируют испанские Габсбурги.

– Это беспочвенные спекуляции, – отмахнулся Видаль.

На мгновение оба умолкли.

– Скажи мне, Видаль, – произнес наконец Пит, – ты никогда не задаешься вопросом, почему ваша Церковь видит для себя угрозу в том, что мы проводим богослужения не так, как вы?

– Это вопрос безопасности. Сплоченное государство – сильное государство. Те, кто противопоставляет себя всем остальным, ослабляют общество.

– Возможно, – ответил Пит, тщательно подбирая слова. – И все же есть люди, которые утверждают, что истинная причина, по которой Католическая церковь пытается не дать нашим голосам быть услышанными, – это ваши опасения, что мы правы. Вы страшно боитесь, что, когда люди услышат евангельскую истину, подлинное слово Божие в том виде, в каком оно было задумано – а не как его на протяжении многих поколений толковали священнослужители, – они присоединятся к нам.

– Оправдание одной верой? Отсутствие необходимости в священнослужителях, право совершать службы на обиходном языке, никаких больше монастырей, никакой благотворительности, никаких добрых дел?

– Никакой больше покупки места в раю вне зависимости от того, много или мало ты нагрешил.

Видаль покачал головой:

– Людям нужны чудеса, Пит. Им нужны реликвии, нужно ощущение Божьего величия, не постижимого разумом.

– Полусгнившие ногти, обломок кости из тела мученика?

– Или кусок ткани?

Пит вспыхнул: выпад достиг цели.

– По-твоему, Бог действительно присутствует в этой шелухе?

Видаль вздохнул:

– Если забрать у них таинство Бога и свести все к жизненной прозе, ты тем самым вычеркнешь из их жизни бо́льшую часть красоты.

– Какая красота в том, что люди забиты и невежественны, что их запугивают, чтобы добиться покорности? Какая красота в том, чтобы терзать тело ради спасения души? Но я отвлекся. Нет никакой причины, по которой католики и протестанты не могут жить мирно бок о бок, уважая чужие взгляды. Мы все французы. Это то, что нас объединяет. Нечестно выставлять всех реформатов изменниками.

Видаль сложил ладони вместе.

– Ты отлично знаешь, что среди твоих товарищей по вере немало таких, кто оспаривает власть короля и подвергает сомнению его право помазанника Божьего властвовать. Как я уже сказал, друг мой, это государственная измена.

– Я признаю, что существуют такие, кто подвергает сомнению право его матери властвовать, но это не одно и то же. Всем известно, что Карла куда больше интересуют его собаки и охота, нежели государственные дела. Он ребенок. Каждое решение, которое принимается от имени короля, на самом деле принимается Екатериной, королевой-регентом.

– Ты осведомлен о реалиях придворной жизни ничуть не больше, чем я.

– Да это ни для кого не секрет, – возразил Пит. – То, что предлагается гугенотам, – это не более чем шанс стать гражданами второго сорта. Ты сам знаешь, что это правда. Так даже в этих крохах им пытаются отказать. Гиз и его сторонники считают, что мы вообще не должны быть гражданами. Для них любая уступка – это уже слишком много, даже право вести службы на нашем родном языке.

– Ты так говоришь, как будто право вести службы на французском – это сущий пустяк.

– Сам старый король – истый и ревностный католик – поручил Маро задачу перевести псалмы с латыни на французский. Как то, что тридцать лет назад делало человека добрым католиком, теперь позволяет записывать его в еретики?

– Времена изменились. Мир стал более жестоким.

– Говорю тебе, если мы не будем осторожны, – с жаром произнес Пит, – мы увидим на нашей земле повторение костров Англии или зверств инквизиции, как в Испании.

– Подобная дикость никогда не случится во Франции.

– Это может случиться, Видаль. Еще как может. Мир, который мы знаем, рушится быстрее, чем мы думаем. В Тулузе есть такие, кто вслух заявляет о том, что убивать гугенотов – долг каждого истинного католика. Убивать во имя Господа. Вести священную войну. Они используют язык крестоносцев, хотя говорят о своих же братьях-христианах.

– Которые в их глазах являются еретиками, – негромко заметил Видаль. – Похоже, ты убежден, что никто из тех, кто выступает против реформистских идей – скажем, относительно того, что не нужно отказываться от мяса во время поста, или высмеивания наших самых священных реликвий, – не может делать это из соображений глубокой и искренней веры.

– Это неправда, – возразил Пит. – Я признаю, что есть такие, кого наши принципы искренне оскорбляют, но герцог Гиз и его брат стоят на пути к миру. Они подстрекают своих последователей не принимать эдикт. Они доведут Францию до гражданской войны.

Видаль нахмурился:

– Ты используешь те же самые слова, которые говорились в этой самой крепости, чтобы оправдать катарскую ересь.

– И что? Инквизиция, основанная в первую очередь ради того, чтобы искоренить катаров, все еще прочно сохраняет свои позиции здесь, в Ситэ, разве нет?

– Триста пятьдесят лет прошло с тех пор, как святой Доминик проповедовал в соборе и…