— Ты куда, заполошная? Разум обронила?

— Дёмушка, миленький, пусти! — рвалась.

— Куды пусти-то? Чумная!

— Мне в Савиново надо… — заплакала так, что щеня ее пузатый заскулил. — Очень надо… Помрет ведь…

Слезы лила огромадные, будто вишни. Дёмка про себя посмеялся, но лицо сдержал. Задумался, вроде как, а потом серьезно молвил.

— Вот что, Аринка, не знаю, что там у тебя, но к Андрею сам свезу. Давай-ка по темени собирайся. Я к тебе в окошко стукну. Жди.

— Дёма…как ждать? А если он…уже… — Пришлось дурёху обнять.

— Дурка. Что люди-то скажут? Тихо надоть. Сказал, отвезу. Жди. — Она не послушалась!

— Что скажут, то и скажут… Дёмушка…ведь не поспею.

— Сказал — жди! — голосом построжел и убедил.

Аринка упала на скамью, а Дёмка пошел к своему дому-то. Велел каурого седлать, а сам зашел в холопскую, да и умыкнул одежку кое-какую.

По темени пробрался к Аринкиному окну, а она уж и ждала. Лик бледный, глазищи красные. Убивалась, видать.

— На-ка, надень. Не девкой же тебя везть.

Она заторопилась, цапнула порты пареньковские, рубаху. Косищу под шапку упрятала. Дёмка вытянул ее через окно невысокое и пошли через двор.

— Я верхами, а ты под уздцы коня веди. Вроде как пьяный я, а ты меня везешь. Уяснила? — Рыжая только кивнула.

Дёмка едва не смеялся, видя перед собой не Аришку, а малого, тонкого паренька. Шапка низко, порты широченные. Ох, умора!

Расселся в седле и песню затянул гнусаво. Ариша вела каурого. На воротах охранные признали боярича, да и выпустили. А уж на лесной дороге Дёмка втянул Арину позади себя на конь, и потрусили они резво к Шумскому.

На подворье Савиновском тихо. Дёмка скинул удила на руки холопу.

— Архипка, за мной иди, — это он Аришке.

Вошли в сени, там до ложницы — холоп указал, где боярин ночует.

— Арина, сядь-ка на сундук. Проверю что там, как, — Демьян шептал, а Аришка рвалась к Андрею. — Тихо ты! А если не один он, а?

Насилу унял девку, усадил на сундук в сенях, ждать заставил. А сам толкнул дверь-то в ложницу и запричитал с порога.

— Друг ты мой. Как же ты?

Шумской стоял песередь комнаты, распоясанный, в портах и рубахе. Свечка на столе, окошко приоткрыто. Увидел Дёмку и брови вознес! А плут чубатый знак сделал, мол, молчи и слушай. Ну, Андрей-то что…молчал, да слушал.

Дверь Дёмка прихлопнул и зашептал:

— Андрюха, быстро на лавку и лежи, словно мертвяк. Что бы не услышал, чего бы не увидал — лежи и молчи! Верь мне, друже! Сим днем все и поймешь, дурила, — и пинает Шумского ложиться.

— Дём, ты разумом поник? Ополоумел? — но на скамью улегся, шкуру на себя натянул.

— Глаза прикрой, харя! — Дёмка шкуру оправил, да еще и волосья на Шумском-то малёхо растрепал, будто в горячке парень. — Ты мне опосля бочонок пива поднесешь, а то и винца.

Хохотнул тихонько, и открыв дверь, поманил Аринку.

Она взметнулась с сундука, бросилась в ложницу, да и застыла на пороге…Андрея увидала.

— Я тут на сундуке прилягу в сенях. Шумни, ежели чего, — вышел, плут, и дверь за собой прикрыл.

От автора:

Новик — молодой, неопытный воин.

Обозный старшина — воинские обозы водили умелые люди. Часто возили раненых, умели лечить простые раны. Знали толк в травах, примочках самых наипростейших.

Андрей лежал тихо, как и просил друг его полоумный. Понял, что кто-то в ложницу вошел. Услыхал шаги тихие — к лавке подошли. А потом плачь и голос, который давно уж во снах его терзал и донимал.

Арина!

Чудом не взвился с лежанки своей, кулаки сжал под жаркой шкурой.

— Андрей…Андрюша, любый… Как же ты? — на грудь легла легкая, ласковая ладошка.

Любый? Кто? Шумской слегка ошалел, но понял — Дёмка не просто так велел лежать и слушать. Токмо как сердце грохотавшее унять, да не взглянуть на нее? Аж зубы сжал до скрежета. А по телу огнем все лилось: «Любый».

— Ты только живой стань. Не умирай, хороший мой, — шептала рыжая. — Больно? Где у тебя болит? Очнись, Андрей.

Зарыдала почитай в голос, Шумской и не стерпел. Какие там циркусы, когда вон она, пташка его плачет-убивается.

Глаза открыл, и увидел Аришу: сидит на полу возле его лавки — шапка парнячья, рубашонка чудная — руками личико прикрыла и ревёт.

— Вот, значит, как… Любый. Надо было там у заборов сдохнуть, чтобы ты такое-то слово молвила? — не сдержал обиды, но рад был так, что хучь песни пой.

Аришка вздрогнула, руки от лица отвела и уставилась глазищами своими на Шумского.

— Андрей…это что же…как же… — ресницами захлопала, и снова в слезы. — Живой! Господи, спасибо!

Шумской подскочил на лавке своей, шкуру откинул. Схватил Аришку, усадил на колени, прижал крепко.

— Ариша, не плачь. Живой я, — шапку с нее стянул, закинул куда-то. Косища рыжая золотом блеснула, упала на спину славнице. — Перестань, прошу.

А сам уж целует щеки соленые, мокрые, по волосам гладит. Руки дрожат, голос срывается.

— Андрей, что ж ты… — Арина руками обвила его шею, к груди крепкой прижалась, таяла в его руках, как льдинка на солнышке.

— А ты… — и не поговорить толком: целовать-то уж очень сладко было.

— Андрюша…отпустил бы… — задыхалась, молила пустить, а сама обнимала горячо.

— Не проси даже. Никуда не пущу. Ты сама молвила — любый. Вот терпи теперь, — опустил на лавку, накрыл собой, дернул ворот чужой рубахи и совсем пропал.

И как инако? Вот же, горячее отзывчивое в его руках. Аришка тихонько всхлипнула, а Шумской в глаза ей заглянул и очнулся. Очи светлые, ясные. Смотрят с любовью и доверием. Андрей замер, так и смотрел бы.

— Любишь ты меня… — не вопрошала, будто мыслью утвердилась.

— Люблю, золотая… — Арина после слов его будто задумалась на миг, а уж потом в глазах ее мелькнула уверенность, словно поняла о себе важное.

— Боярин, с тобой останусь, если ты того хочешь. Буду рядом, пока не прогонишь… Не могу я без тебя. — ладошку положила ему на щеку. — Мне бы только дедуле сказать, что у тебя я теперь. И Гарма взять…если позволишь.

С Шумского вмиг плотское слетело. Уселся на лавке, Аринку потянул сесть, рубаху на ней запахнул от греха.

— Боярин? Миг назад Андреем был, — голосом-то посуровел. — Ты за кого меня, Арина? Кем мнишь-то себя при мне? Полюбовницей, нето?

Рыжая промолчала, токмо голову низко опустила. Шумской ее за подбородок цапнул и на себя смотреть заставил.