— Что?

— Я слагаю с себя все обязанности. Я буду под домашним арестом.

— Не волнуйся, кусок хлеба и стакан воды тебе всегда подадут.

— Спасибо. Я пойду.

Его молча проводили взглядами.

— Как мы теперь будем жить, Сюзанна? — спросила одна из поварих.

— По мере сил делать свое дело. Молиться о судьбе донны Люции. И надеяться, что она вернется оправданной.

На том и порешили. Самое интересное, что доктор Гренуаль и художник Рафачелли не сбежали, прихватив что плохо лежит! Наоборот! Они так же, как и все, скудно питались, скромно жили. Доктор Гренуаль следил за жизненными показателями Оливии, ухаживал за ней, а маэстро, запершись в своей импровизированной мастерской, дописывал парадный портрет Оливии. Мало того. Он выпросил у меня разрешение написать портрет спящей Оливии. И получилось прекрасно: на возвышении, в меховых одеялах спит красавица, профиль ее безупречен, руки в богатых парче и шелке протянуты вдоль тела и унизаны перстнями. Словом, к реальной Оливии это не имело никакого отношения. Ладно, он так видит. Маэстро назвал портрет «Спящая красавица».

А Оливия… Милая моя подруга все так же лежала в своем летаргическом сне. Доктор Гренуаль ухаживал за ней со всей возможной тщательностью, Сюзанна готовила целебные настои, жидкие супы — чтобы больная не умерла от истощения, меняла пеленки, обрабатывала кожу, чтобы не было пролежней.

Вот что рассказали мне, плача и смеясь, наперебой целуя руки, подсовывая пирожки и чай, мои дорогие челядинцы. Я тоже была счастлива до невозможности — я в дальнем уголке своего сердца вообще таила печаль, что замок снесен или сожжен дотла.

Наконец все немного угомонились, накрыли стол (спешно зажарили трех цыплят, разогрели картофельный суп и нарубили оливье), и я стала знакомить домочадцев с друзьями, которых обрела в заточении.

— Вот это Салли. Мне не нравится это имя, и мне хотелось, чтобы…

— Меня зовут Селестия, — кротко улыбнулась Селестия.

— Вы видите, моя милая подруга истощена. Сюзанна, ты ведь поможешь ей избавиться от худобы и болезней?

— Само собой, и тебе помогу, доченька.

— Это Люций. Его планета носит название Одинокой Розы, находится неизвестно в какой вселенной, и он не знает, как вернуться туда. Но сначала он хотел бы найти свою сестру. Собака — это его Близкое Сердце, и, кстати, она умеет разговаривать. Маттео, простите, что представляю вас последним. Это бывший комендант тюрьмы, но после одного чудесного случая…

— Госпожа исцелила меня, — вставил Маттео.

— Мы решили, что нам веселей вместе. И мы стали вот таким вот Обществом Близких Сердец.

— А можно вступить в ваше Общество?

— Конечно.

— Только давайте мы все как следует попируем и отдохнем.

И вот теперь я сидела в покоях Оливии напротив камина. В замке было холодно — нежилые комнаты словно вымораживали все остальное; голые, без ковров, стены превращались в ледяные глыбы; моя подруга лежала под меховым одеялом, Сюзанна только что немного попоила ее травяным чаем.

— Оливия, — я коснулась губами ее холодных пальцев, словно вырезанных из мрамора. — Как мне тебя не хватает! Что бы только не согласилась я отдать, лишь бы ты стала здоровой! Без тебя моя душа постарела на сто лет…

— Ну-ну, — похлопала меня по плечу мама. — Будем надеяться.

А знаете, надеяться — это очень здорово. Равно как и верить. И тем более любить.

Конец февруария прошел с традиционными Тестяными рожами — праздником, когда из жирного теста лепят круглые, носатые рожи, пекут, вешают на дерево, и тот, кто надкусил больше всего рож, может поцеловать самую красивую девушку в замке. Самое смешное, что в этот раз победил доктор Гренуаль и со смаком расцеловал Сюзанну.

А вечером, на закатном солнце, мы сожгли чучело зимы, чтобы уже с утра весна вступила в свои права.

Утром первого дня весны я проснулась с удивительным чувством. Словно внутри меня — купол прекрасного храма и певчие поют в нем славу Всему Сущему.

Я откинула одеяло, встала и подошла к окну. Небо было синим, как кобальт. Именно таким небо бывает над Старой Литанией в самую раннюю весну.

— Слава тебе, Все Сущее, за то, что мы видим и не видим, что имеем и не имеем, за кого ждем и кого помним, — я не отличалась особым благочестием, но эту молитву я всегда произносила.

И, произнеся ее, я поняла, что должна наконец сделать то, чего так боялась и стыдилась. Я должна поговорить с Фигаро.

Умывшись и одевшись, я спустилась в кухню. Все мы теперь жили попросту, и то, что хозяйка замка сама сервирует чай на две персоны, никого не удивляло.

Я подошла к его комнате и постучалась.

— Кто там?

— Фигаро, это Люция. Я принесла чай, ваш любимый, со зверобоем. Впустите меня, пожалуйста.

Мой отец открыл дверь. Не могу сказать, что за все это время он как-то изменился в худшую сторону.

— Мне хочется выпить чаю в вашей компании, Фигаро.

— У меня не прибрано, ваша светлость.

— Никогда не поверю. Позвольте пройти.

Я решительно вкатилась за сервировочным столиком в комнату Фигаро. Нужно ли говорить, что порядок в ней был идеальный. Створка окна была приоткрыта, и бодрящий свежий весенний ветер славно овевал лицо.

— Где я могу сесть, Фигаро?

— Прошу вас.

— Присаживайтесь рядом. Я старалась, заваривая вам чай. Я знаю, вы такой любите.

— Благодарю вас.

Я налила чай в его чашку.

— Мне также удалось обнаружить песочное печенье, что по нынешним временам — невероятный подвиг. Прошу вас, угощайтесь, не будем чиниться, я вот тоже себе налью.

Некоторое время в комнате царила тишина. Фигаро пил чай, как будто был бесплотным существом, а я не церемонилась и наслаждалась печеньем, не без изящных манер, конечно.

— Ваша светлость, вас пытали? — вдруг спросил Фигаро, отставив чашку.

— Да, по мелочам. Сломали запястье, но я его тут же срастила.

Фигаро побледнел.

— Фигаро, поймите, те, кого инсектоиды именуют ведьмами и колдунами, то, что инсектоиды называют колдовством, — люди, но обладающие особыми способностями. Мы не проводим каких-то ритуалов, не поклоняемся силам зла, мы просто чувствуем, какие в мире есть законы природы и можем их себе подчинять. Ну, помните историю со стихами про тыквы-брюквы. Их создал анапестон — совершенно не волшебный прибор, который придумал изобретатель в другое время в другом измерении. Да, там теперь анапестона не будет. Но зато он есть у нас и мы смогли спасти герцога от позора.

— Недолгой оказалась его жизнь.

— Фигаро, не думаете же вы, что всякие несчастья стали совершаться с герцогом после того, как я стала его женой?