Но дальше произошло нечто еще более поразительное — Анна-Мария прошла в полуметре от Сашка, делая вид, что не замечает его. Открыла вагонную дверь. И только тут обернулась к Сашку и повелительно дернула головой — следуй за мной. Потерявший от изумления дар речи Сашок покорно полез в вагон. Они уселись друг против друга, и поезд тут же тронулся.

— Где тут туалет? Мне надо переодеться, — каким-то непривычно низким, хриплым голосом сказала Анна-Мария.

Не пришедший в себя Сашок лишь молча показал на стрелку над окном. Анна-Мария кивнула и направилась в указанном направлении. Через две секунды она уже исчезла из поля зрения. И только тут Сашок осознал невероятное обстоятельство: Анна-Мария заговорила по-русски! Причем без всякого акцента. Сашок явственно ощутил, как у него по коже от ужаса побежали мурашки.

Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, стараясь взять себя в руки. И в какой-то мере ему это удалось. Вернулась способность думать логически. И вот к какому выводу он пришел. Разумеется, удивительная женщина вовсе не была Анной-Марией, как только ему могло в голову такое прийти! Просто стыдно даже: взять и перепутать собственную жену с какой-то незнакомкой. Хотя, ничего не скажешь: сходство было просто поразительное.

«Не-Анна-Мария» возвратилась из туалета переодевшейся в элегантный светло-бежевый костюм, как ни в чем не бывало уселась напротив Сашка и принялась пудриться. Сашок же сначала боязливо, а потом все более откровенно стал ее разглядывать, тем более что его спутницу это, кажется, ничуть не смущало: она даже поощрительно улыбнулась, заметив его напряженный взгляд. Сашок жадно смотрел на нее и думал: как мог господь бог или кто там, природа, что ли, создать человека, столь похожего на другого! Первое, что приходило в голову, — это что у Анны-Марии где-то потерялась — и вот теперь нашлась — сестра-близнец. Но нет, если очень внимательно присмотреться, можно заметить некоторые маленькие, но важные отличия. Прежде всего, уши другие: недаром, говорят, пограничники на них в первую очередь смотрят, сверяя человека с фотографией в паспорте. Вот и у этой дамы — уши заметно крупнее и менее изящны, чем у Анны-Марии. Но в остальном… Волосы, удивительное дело, абсолютно того же цвета. Ну, капельку разве что гуще, чем у Ани-Маши. Но прическа та же — вольно вьющаяся до плеч. А вот еще что: на шее справа отсутствует родинка! Глаза… почти такие же, но что-то в них все-таки неуловимо другое… кажется, у этой они чуть больше, что ли… потом, зрачки вроде бы темнее… Ну, конечно, косметика, которой Анна-Мария почти не пользуется, сильно меняет дело. Но главное — в них, глазах этих, другое какое-то выражение, что-то в них такое мелькает совсем непривычное, сталь какая-то, которой у Анны-Марии не бывает никогда. Или это Сашку только мерещится?

Вдруг его озарило: эта женщина — не что иное, как отретушированный портрет Анны-Марии! Ну вот, нос чуточку, на какие-то миллиметры, короче, чем у оригинала. Немного полнее губы (честно говоря, если и есть у Анны-Марии какой-нибудь внешний недостаток, так это слишком узкие губы). Ну, еще, может быть, более изящно очерченные скулы, хотя и у Ани-Маши они хороши. То есть, подводя итоги и не считая ушей, на сколько-то там процентов улучшенная копия.

Сам объект исследования тем временем завершил косметические операции и, в свою очередь, принялся изучать Сашка.

— Ну, скажите хоть что-нибудь, невозможно же так в молчании ехать до самого Лондона, — вдруг сказала она.

Сашок нашелся не сразу, но наконец выпалил первое, что пришло в голову:

— Этот костюм… Он вам очень идет.

— Еще бы! Он мне сумасшедших бабок стоил! Даже не спрашивай, сколько. Ну да ведь в Европу не каждый день езжу.

Помолчали. Потом Сашок неуверенно сказал:

— Скажите, вы ведь от Беника?

— От кого? — незнакомка прыснула так весело, так по-детски, что сквозь всю сталь и всю косметику вдруг проглянула озорная девчонка.

— От Беника… — растерянно протянул Сашок.

— Ах да, ну конечно от него, от… Эника! Как я могла забыть!

Она попыталась на секунду сделать серьезный вид, но не удержалась и снова захихикала, причем так заразительно, что вместе с ней неожиданно для себя захохотал и Сашок.

— Но… — с трудом выговаривал он сквозь смех, — вы все-таки… все-таки вы… Вы — та самая дама, которую…

— Которую, которую, — заливалась она.

— Которую я должен сопровождать в поездке по Британии, — с трудом закончил мысль Сашок.

Незнакомка вдруг резко оборвала себя и строгим деловым тоном сказала:

— А вы — мой гид, Александр, если не ошибаюсь? А меня зовут Анастасия, можно просто Настя, если англичане не слышат.

— А, так вас уже предупредили…

— Да один там… издевался. «Ар ю риали насти ор джаст ноти?» «Насти» — это, кажется, противная, гадкая, а «ноти» — шалунья, проказница, так, что ли?

— Ну, что-то в этом духе, но в этом контексте «ноти» тоже может иметь нехороший оттенок.

— Ну, с моим английским не до оттенков. «Плиз, тэнк ю, кул, спешл прайс, фейс контрол»… Вот и все — «зэт из ол!»

И Настя так славно засмеялась опять, что Сашок не мог к ней не присоединиться. «Почему Анна-Мария не умеет так веселиться?» — мелькнула мысль.

Через несколько минут они уже болтали как друзья. Давно Сашок не был в таком ударе и давно его никто не слушал с таким интересом, не удивлялся так искренне несуразностям английской жизни, не смеялся так задорно его шуткам.

Он рассказывал, например, что англичане — странные люди, ни на кого не похожие. До конца их понять совершенно невозможно, но он, Сашок, пытается интуитивно угадывать. Иногда удается, иногда нет. Примеры странностей? В общении главное — это искусство understatement, недосказанности. Никого и ничего, кроме погоды, нельзя слишком откровенно хвалить, да и крепко ругать тоже нельзя. Хотя погода, опять-таки, составляет исключение. Ее можно крыть очень резко, последними словами. Но на вопрос «хау а ю», то есть как дела, надо почти при любых обстоятельствах отвечать: файн, замечательно. Ну, разве что у вас рак в последней стадии, или из открытых ран хлещет кровь во все стороны, или жена попала под поезд, тогда ладно, можно сказать что-нибудь типа «нот ту уэлл», то есть не слишком замечательно. Прекрасно, но все-таки не слишком. И то такая откровенность предполагает определенную степень близости или долгого знакомства. Хвастаться, сообщать о своем личном успехе нельзя, или в крайнем случае нужно делать это полунамеками или говорить вскользь, как о чем-то очень маловажном. За исключением разве что достижений в садоводстве. Вот про свои успехи на этом поприще можно хвалиться во всю мочь. Хотя где здесь логика? Свою страну, кстати, считается хорошим тоном поругивать, хотя от иностранцев этого не терпят. Нельзя никому показывать, что ты сильно в чем-то заинтересован, что тебя что-то задевает за живое. Почему нельзя? Нельзя, и все. Говорят, эти правила в основном появились в викторианские времена, а до этого англичане были другие — эмоциональные, обидчивые, с глазами на мокром месте. Это модная такая теория. Вали все на эпоху великой королевы. Есть еще одна — еще более нелепая. Что это, дескать, такая реакция была на эксцессы Французской революции.