– Ой, простите! Я нечаянно. – Это брат отмер первым.

– Ааа, ооаа, – глотая воздух, только и смог выдавить из себя «директор».

– Стоп камера! А вот теперь замечательно! Отличная сцена получается! Вот они – эмоции! Настоящие, живые эмоции! Повторим! Еще дубль, массовка, поживее давайте! Все то же самое! Мальчик! Давай еще раз! И это, посильнее разгоняйся!

После похвалы режиссера Леша воодушевился настолько, что начал бить копытом и уже сознательно целиться в мишень. Народный артист побледнел.

Второй дубль эмоций дал еще больше. Брату даже удалось сбить директора с ног, и тот, как кегля, отлетел к стене. Тетрадки летели следом. Режиссер сиял.

После четвертого дубля «директор» все же не выдержал. Отдышавшись и проверив целостность брюк, он направился к режиссеру, плюхнулся на колени и театрально грохнул лбом об линолеум.

– Прости, Петр Иваныч! Понял все! Осознал. Не вели казнить, князь ясно солнышко!

Сердобольные мамашки оживились и зааплодировали. Все же личностью актер был известной. Режиссер махнул рукой.

– Ладно. Снято. Давайте сцену в раздевалке.

Все выдохнули, группа зашевелилась. Осветители начали перетаскивать свое оборудование, гримеры – замазывать и запудривать растущую на лбу Николаича шишку.

А массовку пригласили пройти на отдых в столовую. Там мама достала бутерброды и спросила, не наигрались ли мы в кино и не пора ли домой? Но какое – домой? Ведь только вошли во вкус!

Отпустили нас уже поздним вечером. Мы шли к метро через волшебные дома Патриарших, где наверняка жили волшебные люди. И дети, достойные учиться в той волшебной школе, в которой мы сегодня провели весь день.

Так мы с братом и ездили на съемки. Каждый день. А родители с удивлением за нами наблюдали.

Прошли каникулы, закончились десять дней сказки. Нам выдали какие-то бумажки на оплату. (О боже! За это счастье еще и платят!) Фея с блокнотиком, в миру оказавшаяся Татьяной Павловной, записала наш домашний телефон и обещала приглашать еще. По мере надобности.

И не обманула. Была еще одна съемка в массовке. В московском зоопарке мы в числе прочих счастливчиков изображали толпу, глазеющую на обезьян. Обезьяны помогли не только получить дополнительные десять рублей, но и выжать из Татьяны Павловны ее рабочий телефон. Вообще такая серьезная фигура, как ассистент по массовке, не раздавала номер направо-налево, опасаясь, что юные фанаты кино парализуют работу киностудии, но у меня были такие умоляющие глаза, я так жалобно плела про постоянные проблемы со связью в Подмосковье, что фея не устояла. И вот у меня появился заветный клочок бумаги с заветными семью цифрами.

Но случился переезд в новостройку на кладбище. Как и все новостройки – не телефонизированную. Только после переезда я поняла, что моей карьере кинозвезды пришел каюк. В Подмосковье человек без домашнего телефона становился невидимкой и словно бы больше не существовал для мира. Меня никто теперь не найдет! Не позвонит вечером и не скажет: «Лена! Для тебя есть роль! Главная! Приезжай!». Да, была еще бумажка с заветным номером Татьяны Павловны, но она, увы, оказалась совершенно бесполезной.

Таксофоны, коих в округе насчитывалось две штуки, пребывали в неработающем состоянии. В покосившихся кабинках из серых коробок с диском вместо трубок свисали обрывки проводов. Ремонтировать телефоны и не пытались, справедливо полагая, что вандалы в кратчайшие сроки раскурочат их снова. Работающие таксофоны можно было найти лишь на площади железнодорожной станции. Народ со всего города съезжался туда позвонить, и в очереди можно было познакомиться, получить предложение выйти замуж, поссориться и расстаться навек врагами. К тому же, как только ты занимал кабинку и начинал накручивать диск, – в стекло уже стучали и требовали «побыстрее». А как побыстрее? Если номер Татьяны Павловны либо не отвечал, либо нервировал частыми и мерзкими гудками «занято»? После пары таких вылазок на станцию для «позвонить», я поняла, что кино – это, видимо, не мое.

Поэтому, когда я узнала, что при переезде в Люберцы мы снова будем владеть роскошью под названием домашний телефон, радости моей не было предела. Домашний телефон означал, что еще не все потеряно и остается надежда увидеть свою фамилию в титрах. Требовалось только дозвониться до неуловимого ассистента по массовкам и сообщить свой новый номер.

Теперь сделать это требовалось во что бы то ни стало. С учетом нового расклада, в котором присутствовала гора Пингвинкина, от Татьяны Павловны зависела не только моя кинокарьера, но, пожалуй, и жизнь.

Однако, судя по напряженному молчанию за моей спиной, люберка оказалась стойкой к чарам голубого экрана. Или просто не поверила мне… Оставалось только молиться.

Можно сказать, мне повезло. Или молитвы дошли до адресата, и коммунальное хозяйство Люберец пришло на выручку.

Оля не рассчитала, что бордюрный камень укладывали не на бетон, а на раствор песка с ложкой цемента, то есть на сопли. Она зачем-то всей своей массой наступила на этот несчастный брусок, попавшийся нам на пути. Дальше был кульбит огромной туши в воздухе и приземление на копчик в лужу грязи.

Самое удивительное, что я не сбежала от агрессорши, пользуясь удобным случаем, а суетилась вокруг, пытаясь помочь подняться и отчистить куртку от налипших комьев земли. Прямо-таки стокгольмский синдром в действии!

Наконец Оля встала на ноги и растерянно осмотрела испорченную «аляску»:

– Мать убьет! – Потом она вспомнила про меня, и ее взгляд снова стал колючим. – А че ты там говорила про кино? Правда, что ли?

Я, применив все свои актерские способности, изобразила самый честный и искренний вид, и активно закивала головой.

– Ладно. Пойдем отсюда. Сейчас ко мне. Обедать. А то уже живот от голода сводит. Там и поговорим, – сказала Оля уже более дружелюбным тоном, развернулась и двинула в сторону самой обшарпанной девятиэтажки.

Мне деваться было некуда. Пришлось покорно трусить следом. Пингвинкина потянула крашеную дверь подъезда, и мы вошли в воняющую кошками темноту.

– Сейчас поедим. И обед надо брату в гаражи отнести. А потом – к тебе. Звонить на киностудию. Ты ж сказала, у тебя дома есть телефон? Заодно посмотрю, где живешь. На случай, если обманула.

Как ни странно, но у полной оторвы была вполне себе благоустроенная квартира. Не знаю, что я ожидала увидеть за обитой коричневым дерматином дверью. Наверное, склад пустых бутылок, свисающие клоки обоев, паутину по углам и прочие маргинальные картины, но явно не стандартную трешку. С полированной стенкой, коврами и маленькой прихожей, украшенной самодельным абажуром из шпагата. Впрочем, присмотревшись, я поняла, что в квартире проживал знатный умелец с очумелыми ручками, которым нет покоя. В глазах зарябило от обилия чеканки и прочих видов народного творчества, развешанных по стенам так густо, что даже цвет обоев не разобрать. Тематика поделок демонстрировала широту кругозора и бездну вкуса мастера. Тут было все, от икон до тигров и стодолларовых купюр, так реалистично выполненных в технике выжигания, что вот хоть снимай со стены и иди с ними в магазин. На диванах лежали плетенные из атласных ленточек подушки, а дверь на кухню пугала самодельным витражом с голой женщиной.