— Но все же верность! — сказала г-жа дю Га довольно мрачным тоном.

Разговор оживился и перешел на темы, интересные лишь для троих наших путешественников, — ведь самым избитым фразам умные люди умеют придать новое значение. Но за внешне легкомысленной беседой, в которой эти чужие между собою люди старались что-нибудь узнать о противной стороне, скрывались волновавшие их желания, страсти и надежды. Мари все время держалась настороже, и тонкая ее насмешливость показала г-же дю Га, что лишь клевета и предательство помогут ей восторжествовать над соперницей, столь же опасной своей красотой, как и своим умом. Путешественники догнали конвой, и карета поехала медленнее. Молодой моряк, увидев впереди длинный косогор, на который им предстояло подняться, предложил мадмуазель де Верней взойти на него для прогулки пешком. Манеры хорошего тона, приветливая учтивость этого молодого человека побудили парижанку дать согласие на его предложение. Он был польщен.

— А вы не разделяете нашего намерения? — спросила Мари у г-жи дю Га. — Не хотите ли прогуляться?

— Вот кокетка! — сказала сквозь зубы г-жа дю Га, выходя из экипажа.

Мари и незнакомец пошли рядом, но не под руку. Моряк считал сдержанность своей спутницы притворной и жаждал преодолеть эту преграду, которую противопоставляли бурным желаниям, уже охватившим его. Думая теперь достигнуть этого, он завел разговор и блеснул в нем чисто французской любезностью, остроумием, порой легкомысленным, порою глубоким, зачастую насмешливым и всегда рыцарским, отличавшим выдающихся представителей изгнанной аристократии. Но лукавая парижанка так тонко высмеяла молодого республиканца, так презрительно упрекнула его за фривольность, выказывая явное предпочтение возвышенным мыслям и чувствам, против воли незнакомца проглядывавшим в его речах, что он без труда нашел способ понравиться ей. Тогда характер их разговора изменился: незнакомец оправдал те надежды, какие вызывало его выразительное лицо. Однако он наталкивался на все новые трудности, пытаясь разгадать сирену, которой увлекался все больше, и вынужден был отказаться от каких-либо суждений об этой девушке, ибо она опровергала их шутя. Вначале он пленился ее красотой, теперь его влекло к столь загадочной душе любопытство, а Мари нравилось дразнить это любопытство. Мало-помалу разговор принял оттенок интимности, весьма далекой от равнодушного тона, какой Мари тщетно пыталась ему придать. Г-жа дю Га следовала за влюбленными по пятам, но они, незаметно для себя, пошли быстрее и вскоре уже были в ста шагах от нее. Два этих прелестных существа шли по песчаной дороге, охваченные детской радостью, оттого что шаги их сливались в единый звук, оттого что обоим светил один и тот же луч как будто весеннего солнца, оттого что они вместе вдыхали горьковатые густые запахи увядающих растений, струившиеся в воздухе с каждым дуновением ветра и как будто созданные для меланхолии зарождающейся любви. Хотя оба они видели в этой минутной близости лишь обычную любовную интригу, однако небо, пейзаж и осень сообщали их чувствам строгую окраску, видимость страсти. Сначала они расхваливали прекрасный день, красивые виды, затем заговорили о своей странной встрече, о том, что скоро прервется столь приятное знакомство, и о том, что в дороге так легко излить душу в беседе со спутниками, которых видишь в первый и последний раз. В этом замечании молодой человек, конечно, увидел скрытое разрешение на некоторую сладостную откровенность и, как человек, привыкший к подобным положениям, попытался перейти к косвенным признаниям.

— Заметили вы, мадмуазель, — сказал он, — какой необычный путь проходят чувства в наше грозное время? Все вокруг нас поражает какой-то необъяснимой внезапностью. Не правда ли? Ныне мы любим и ненавидим с одного взгляда. Люди соединяются на всю жизнь или расстаются с такою же быстротой, с какою идут навстречу смерти, спешат во всем, как и сама нация в своих распрях. Среди опасностей объятья должны быть горячее, чем в обычные дни жизни. Совсем еще недавно в Париже каждый, как на поле битвы, понял, сколь много можно выразить пожатием руки.

— Люди чувствовали потребность жить быстро и пережить много, — ответила она, — потому что им оставалось жить так мало.

И, бросив на своего молодого спутника взгляд, казалось, указавший ему недалекий конец их совместного путешествия, она лукаво добавила:

— Для юноши, только что соскочившего со школьной скамьи, у вас большой жизненный опыт!

— Что вы думаете обо мне? — спросил он, помолчав. — Скажите ваше мнение, не стесняйтесь.

— Вы хотите, конечно, получить таким образом право поговорить обо мне... — ответила она, смеясь.

— Вы не желаете ответить мне, — снова заговорил он, сделав короткую паузу. — Берегитесь, молчание нередко бывает ответом.

— Да разве я не угадала все, что вам хочется сказать мне? Ах, боже мой, вы уже и так сказали слишком много...

— О, если мы поняли друг друга, — заметил он, смеясь, — я преуспел больше, чем надеялся.

Она мило улыбнулась, как будто принимая вызов на галантный поединок, в который всякий мужчина рад вовлечь женщину. И тогда они принялись полушутя, полусерьезно убеждать друг друга, что их отношения не могут быть иными, чем в эту минуту. Молодому человеку предоставлялось право предаться безнадежной страсти, а Мари — смеяться над ним. И когда они воздвигли между собою эту воображаемую преграду, обоими явно овладело горячее желание воспользоваться опасной свободой, которую они себе обеспечили. Вдруг Мари оступилась, споткнувшись о камень.

— Обопритесь на мою руку, — предложил незнакомец.

— Ничего не поделаешь, придется, ветреник... Если я откажусь, вы слишком возгордитесь. Разве вам не покажется, что я опасаюсь вас?

— Ах, мадмуазель, — ответил он, прижимая ее руку к своей груди, чтобы она почувствовала биение его сердца. — Я в самом деле горжусь этой милостью.

— Но я так легко ее оказала, что это должно лишить вас иллюзий.

— Вы уже хотите уберечь меня от опасных волнений, которые невольно вызываете в нас?

— Прошу вас, перестаньте опутывать меня этими мелкими салонными любезностями, этими будуарными логогрифами. Мне неприятно, что человек вашего склада старается блеснуть тем остроумием, на какое способны и глупцы. Посмотрите — мы в открытом поле, под прекрасным небом, вокруг нас и над нами все так величественно. Вы хотите сказать, что я красива, не правда ли? Но ведь ваши глаза уже сказали мне это, да я и сама это знаю. И я не из тех женщин, которых могут прельстить комплименты. А может быть, вы хотите поведать мне о своих «чувствах»? — добавила незнакомка с язвительной иронией. — Неужели вы думаете, что я такая простушка и поверю в возможность внезапной симпатии, столь сильной, что человек на всю жизнь сохранит воспоминание об одном утре?..

— Не об одном утре, — ответил он, — но об одной женщине, столь же красивой, сколь и великодушной.

— Вы забываете нечто более приманчивое, — смеясь, возразила она, — женщина-незнакомка, в которой все должно казаться необычным: имя, звание, положение, свобода ума и свобода обращения.