– Мне, в самом деле, пора. Бедняжки. Мой дом как раз в центре, его наверняка сейчас осаждают.

Ван Хорн сидел напротив в обитом вельветом кресле, блестя от пота. Он надел свитер из ирландской шерсти – натуральная шерсть пахла овцой – поверх футболки с трафаретным изображением жестикулирующего, с торчащими зубами Малкольма X.

– Не уезжайте, дорогая, – сказал он. – Оставайтесь, примите ванну. Именно это я и сам собираюсь сделать. Я провонял.

– Ванну? – повторила Сьюки. – Я могу принять ее и дома.

– Дома? Но моя ванна отделана тиком. Два с половиной на два с половиной метра, – сказал он, так резко повернув голову, что пушистый Тамкин в испуге спрыгнул с его колен. – А пока мы хорошенько отмокнем, Фидель успеет приготовить паэлью или тамалес [30]или что-нибудь еще.

– Тамаль, и тамаль, и тамаль, – безвольно повторяла Джейн Смарт. Она сидела на диване с краю рядом со Сьюки, ее сердитый, как показалось Александре, профиль четко вырисовывался. Самая маленькая из них, она, стараясь не отставать, выпила больше всех. Джейн почувствовала взгляд Александры и посмотрела на нее покрасневшими глазами. – А ты как, Лекса? Какие у тебя соображения?

– Ну, – раздался неспешный ответ. – Я действительногрязная, и у меня все тело ломит. Три сета подряд – это слишком для такой старушки.

– После ванны вы почувствуете себя на миллион долларов, – уверил ее Ван Хорн. – Вот что я вам скажу, – обратился он к Сьюки. – Неситесь домой, проверьте ваших ребят и возвращайтесь как можно скорее.

– Заскочи по дороге ко мне и проверь моих тоже. Сможешь, дорогая? – вступила в разговор Джейн Смарт.

– Хорошо, посмотрю, – сказала Сьюки, опять потянувшись. У нее были длинные ноги, покрытые веснушками, а изящные ступни в маленьких вязаных носках с кисточками походили на лапки Кролика из мультфильма. – Может, я вообще не вернусь. Клайд надеялся, что я приготовлю небольшую колоритную заметку о праздновании Хэллоуина, – просто пройдусь по Дубравной, справлюсь в полиции, не разгромили ли чего, может, расспрошу каких-нибудь старожилов в «Немо» о тяжелых старых временах, когда приходилось мыть окна мылом и проветривать на крыше кишащие клопами матрасы.

– Почему вы так носитесь с этим жалким дураком Клайдом Габриелем? – взорвался Ван Хорн. – Парень явно не в себе.

– Именно поэтому, – быстро ответила Сьюки.

Александра поняла, что наконец-то Сьюки и Эд Парсли расстались.

Ван Хорн тоже это понял.

– Может, мне пригласить его сюда как-нибудь?

Сьюки встала и гордо откинула с лица волосы.

– Ради меня не стоит, я вижу его на работе каждый день.

Больше не было разговора о том, вернется она или нет, все было ясно по тому, как она схватила ракетку и обернула вокруг шеи желтовато-коричневый свитер. Они услышали, как у машины, светло-серого «Корвета» с открывающимся верхом и с табличкой ее бывшего мужа «Руж» на багажнике, заработал мотор, она описала круг и поехала по дороге, хрустя гравием. Прилив в этот вечер был слабый – стояло полнолуние, – поэтому небольшие старинные якоря и гнилые ребра рыбачьих плоскодонок выступали из песка при свете звезд там, где соленая вода покрывала их каждый месяц на несколько часов.

Когда Сьюки уехала, все трое расслабились, почувствовав себя непринужденно в своей не совсем безупречной коже. Но, тем не менее, в потных теннисных костюмах, с перепачканными чернильным соусом пальцами, с горлом и желудком, горевшими от острых перченых соусов, поданных Фиделем к кукурузе и энчиладас, они пошли, наполнив еще раз бокалы, в музыкальную гостиную. Здесь двое музыкантов продемонстрировали Александре свои успехи в исполнении сонаты ми минор Брамса. Какой гром могут извлекать пальцы из беспомощных клавиш! Словно то были нечеловеческие руки, сильные и широкие, как сенные грабли; эти никогда не ошибались, быстро складывая в ритм трели и арпеджио. Только более тихим пассажам недоставало выразительности, словно в регистре не было достаточно тихого звука, необходимого для нежного туше. Бедная малышка Джейн нахмурила брови, старается изо всех сил, чтобы не отстать, сосредоточенное лицо все бледнеет и бледнеет, наверное, ноет рука, держащая смычок, другая рука снует вверх-вниз, нажимая на струны так, словно они раскалены. Александра сочла своим материнским долгом поаплодировать, когда закончилось напряженное и бурное выступление.

– Конечно, это не моя виолончель, – объясняла Джейн, убирая со лба влажные черные волосы.

– Всего-навсего старенькая скрипка работы Страдивари, которая у меня завалялась, – пошутил Ван Хорн и затем, видя, что Александра поверила (когда она страдала от безнадежной любви, не было ничего, чему бы она не поверила), поправился: – На самом деле не Страдивари, а Черути. Этот мастер тоже из Кремоны, но жил позднее. Тем не менее, приемлемый старый скрипичный мастер. Спросите любого, у кого есть его инструмент. – Вдруг он закричал так громко, что срезонировала дека рояля, а тонкие черные оконные рамы, едва державшиеся на потрескавшейся замазке, согласно завибрировали: – Фидель! – Отозвалась пустота огромного дома. – «Маргариты»! Tres! Принеси в ванну! Traigalas al bano! Rapidamente! [31]

Итак, близился момент раздевания. Чтобы ободрить Джейн, Александра встала и пошла за Ван Хорном сразу; но, вероятно, Джейн и не нуждалась в ободрении после недавнего музицирования вдвоем. В отношениях Александры с Джейн и Сьюки само собой подразумевалось ее лидерство – наимудрейшей из них, а также самой медлительной, держащейся в тени и немного простодушной. Две другие были помоложе и потому более современны и не так близки к природе с ее неизбывным терпением, бесконечной любовью и властной жестокостью, с ее приверженностью к неспешному перемалыванию антропоцентрического порядка.

Процессия из трех человек проследовала через длинный зал с пыльными атрибутами современного искусства и потом через небольшую комнатку, наспех заставленную садовой мебелью и нераспакованными картонными коробками. Новые двойные двери, обитые изнутри черным винилом на вате, удерживали тепло и влагу в пристроенных Ван Хорном комнатах, где прежде размещалась крытая медным листом оранжерея. Пол в купальне был выложен плиткой из Теннеси, а помещение освещалось лампами, утопленными в темном, обшитом досками потолке.

– Здесь реостат, – пояснил Ван Хорн глухим дрожащим голосом.

Он повернул светящуюся шарообразную ручку между двойных дверей, и обращенные вверх дном ребристые чаши светильников наполнились светом до краев – можно было фотографировать, – а затем почти угасли, и комната едва проявилась. Светильники размещались на потолке не рядами, а были разбросаны беспорядочно, как звезды. Он оставил женщин в полумраке, считаясь, возможно, с их смущением, их недостатками и пресловутыми накладными грудями, что, как известно, отличает ведьм. За этой темнотой, за стеной зеркального стекла была видна растительность, подсвеченная снизу невидимыми лампами, а сверху ультрафиолетом, которые питали колючие экзотические растения из далеких краев, выведенные и посаженные здесь потому, что обладали ядовитыми свойствами. Ряд кабинок для переодевания и два душа – все черное, как скульптура Невельсона, – занимали пространство у другой стены. Какое-то крупное, пахнущее мускусом животное спало у самого бассейна. Круг воды с полированным краем тикового дерева был совсем не похож на ледяной прилив, в который храбро ринулась Александра несколько недель назад: вода такая теплая, от самого воздуха на лице выступает пот. На небольшой низкой консоли с горящими красными лампочками у края ванны размещалась, как предположила Александра, контрольная панель.