Стиг вскакивает на ноги, глаза у него круглые от изумления:

– Откуда ты… Я же никогда тебе этого не говорил!

Я снимаю с рукава приставшую нитку. Мне было необходимо сделать так, чтобы он поверил, но что, если тем самым я сделала только хуже?

– Марта?

Я молча показываю на его джемпер.

– Ты узнала все это, просто касаясь моей одежды?

– Я не собиралась этого делать, но когда ты притянул меня к себе…

Стиг прижимает руку к голове.

– Когда ты сказала… Я не знал. Я хочу сказать, что это же потрясающе! – Он садится на подлокотник дивана. – А что еще тебе известно?

– Только то, как ты себя казнишь. Вероятно, я уловила бы и другие твои эмоции, если бы просидела, касаясь твоего джемпера, дольше. Он на семьдесят процентов состоит из шерсти, а на тридцать – из кашемира. Чтобы узнать больше фактов, мне надо было бы коснуться хлопка.

Стиг опускает взгляд на свои джинсы.

– Погоди, ты хочешь сказать, что получаешь информацию от разных видов материала? И мои джинсы могли бы сказать тебе что-то, отличающеся от того, что рассказал джемпер?

Я киваю.

Он качает головой и начинает расстегивать пуговицы на джинсах, так что становится виден верх черных матерчатых трусов. Я ошарашенно моргаю.

– Тогда, если мне захочется утаить от тебя какой-то секрет, лучше будет раздеться догола! – Он смеется, потом застегивает свои джинсы обратно. – Нет, серьезно, это же потрясающе. Это просто отпад.

Он снимает один из своих черных носков и потряхивает им в воздухе передо мной:

– Вот, попробуй вот это!

Я отталкиваю его руку:

– Нет уж, спасибо!

Он нюхает носок и морщит нос:

– Я бы не удивился, если бы он и впрямь заговорил!

Я никогда не думала, что буду над этим смеяться, но внезапно мне становится так смешно. Балансируя на подлокотнике дивана, Стиг пытается надеть носок обратно на свою ногу. Он так хохочет, что чуть не сваливается на пол.

Потом замолкает, смотрит на меня большими глазами, и его голос становится серьезным:

– Если в дневниках написана правда и ты – потомок Одина, то вот это да! Ведь Один самый могущественный из богов, он верховный бог! Кто знает, что еще ты можешь делать?

В моей душе загорается маленькая искорка воодушевления. Наверное, если бы я обладала частью его силы, это и впрямь было бы потрясающе.

Стиг ухмыляется:

– Ты должна рассказать мне все! Речь идет только об одежде, или ты в состоянии считать информацию с обивки этого дивана, поскольку я на ней сидел?

– Нет, сведения мне дает только одежда. Я не знаю почему. Возможно, это как-то связано с предназначением, поскольку ее изготавливают так, чтобы она нам подходила, а может быть, причина в другом.

– Ты хочешь сказать, что одежда выражает нашу внутреннюю суть?

Не успеваю я ответить, как он начинает задавать новые вопросы: – Мне нужно знать – мои джинсы злятся на меня, поскольку я недостаточно часто их стираю? А моя рубашка – она сердится из-за того, что я не всегда ее глажу?

Я качаю головой и хихикаю:

– Это работает вовсе не так!

Стиг делает вид, будто хочет стукнуть меня.

– А должно бы!

В кармане моих джинсов начинает вибрировать телефон. Проводя пальцем по экрану, я все еще смеюсь. Двадцать пропущенных звонков и восемь эсэмэс. Мое сердце начинает колотиться как бешеное. Большинство звонков и эсэмэс от мамы, некоторые от Келли и от папы.

Стиг смотрит на меня:

– Что-то не так?

– Еще не знаю.

Я читаю самые последние сообщения.

Папа: Дорогая, позвони мне, это важно.

Мама: Где ты? Я знаю, что ты не у папы. Перезвони мне как можно скорее.

Келли: Прости!!!!! Твоя мама так за тебя испугалась, что ей стало плохо. Что-то вроде панической атаки. Мне пришлось ей все рассказать. Пожалуйста, не сердись!!

Я чувствую стеснение в груди. Мама знает, что я тут. И знает, что я ей солгала. Я закусываю губу, беспокоясь о том, что она может мне теперь сказать. Я читаю самое последнее сообщение, и у меня падает сердце.

Мама: Я не хочу тебя пугать, но ты должна покинуть дом Мормор. Я вылетаю первым же рейсом, на который смогу купить билет. Иди в дом Олафа. Или куда-то еще – хоть куда-нибудь. Просто уходи – уходи СЕЙЧАС.

– Это мама. Она знает, что я здесь. Она говорит, что надо срочно уходить из дома. – Я показываю Стигу свой телефон.

– Что? Почему? – Он прокручивает полученные мною эсэмэс. – Она отправила это сообщение пару часов назад. Даже если она сядет на первый же рейс…

У меня перехватывает горло.

– Последний паром на Шебну уходит в пять пятнадцать.

Я еще раз перечитываю эсэмэс и чувствую гнев, но к нему примешивается что-то еще – бессильная тупая боль. Мне ее недостает. Когда я была маленькой, достаточно было просто поцарапать коленку – и тут же прибегала мама. Несмотря ни на что, я знаю: она меня любит и готова на все, чтобы защитить, – я почувствовала это, когда дотронулась в больнице до ее пиджака. Жаль, что ее нет сейчас со мной. Хорошо бы, чтобы она была здесь, охраняла меня от напастей.

Стиг подходит к окну и смотрит в него.

– Почему она хочет, чтобы мы покинули дом? Ты говорила ей, что видела лицо в стволе дерева?

– Нет. Но может быть, она что-то знает?

Лицо Стига бледно.

– А дом Олафа далеко?

– В двух или трех милях отсюда. Через лес туда идет тропинка, так что, если мы выйдем, пока еще светло, я смогу найти дорогу к их дому без труда.

– А ближе никакого жилья нет?

Я качаю головой и сглатываю, чувствуя, что у меня вдруг пересохло во рту. С тех пор как вчера вечером раздался ружейный выстрел, мы больше не слышали воя, но что, если Олаф все-таки не сумел застрелить того волка?

Стиг натягивает ботинки.

– По-моему, я видел в сарае снегоступы.

Потолочный светильник на кухне гудит, потом начинает мерцать и гаснет. Стиг смотрит на него, потом переводит взгляд на меня. В его голосе звучит страх:

– Думаю, нам и правда нужно уходить, Марта.

Я оглядываю комнату, и от смутного ужаса меня мороз продирает по коже. С тех пор как я, стоя на крыльце, увидела влетающие в дом тени, меня не покидает чувство, что в доме кроме нас есть что-то еще. Когда колесо прялки вдруг завертелось само собой, Стиг здорово испугался. Возможно, он тоже испытывает это чувство – чувство, что за нами кто-то следит.