— Мы должны поговорить и с его сестрой, которую сейчас зовут Ребекка Стенлунд.

— Поезжайте завтра в Йончёпинг и попробуйте с ней встретиться.

— Только не ждите слишком многого, — предупреждает Свен. — При таком дьявольски неудачном старте, как у нее, кто знает, что могло случиться с ней в жизни.

— Жми же, черт возьми!

Юхан Якобссон стоит над ней и поправляет штангу.

Семьдесят кило — столько же весит она сама.

Спина намертво прижата к скамье, штанга опускается все ниже, ниже, и Малин кажется, что сейчас она будет раздавлена тяжелым снарядом. Пот льет с нее ручьем.

— Жми же, неженка.

Она сама просила его называть ее неженкой, иначе он ни за что не сказал бы так. Малин замечала, что поначалу ему это давалось с трудом, а теперь звучит вполне естественно.

…три раза, четыре, пять, жим, и так шестой, седьмой, восьмой…

Сила, которая еще несколько секунд назад, казалось, переполняла ее, иссякла.

Круглая арматура под потолком прямо над ней взрывается, комната становится белой, и мускулы тоже белыми, мягкими. Слышится голос Юхана:

— Жми!

И Малин жмет. Но как она ни старается, штанга ползет вниз, к шее.

И вот давление ослабевает, вес, прижимавший ее к полу, исчезает, голубые тканые обои снова проявляются на стенах, а потом и потолок становится желтым. Она различает тренажеры, которыми уставлен спортзал — подвальное помещение без окон. В воздухе чувствуется запах пота.

Малин встает. В зале никого нет, кроме них двоих. Большинство полицейских предпочитают тренироваться в городе, считая, что там тренажеры лучше.

— Восьмой оказался не под силу, — усмехается Юхан.

— Не надо было помогать мне, — отвечает Малин, — я бы сама справилась.

— Еще немножко — и у тебя бы лопнула гортань.

— Твой черед.

— Хватит на сегодня. — Юхан срывает с себя потную, застиранную голубую майку с надписью «Адидас». — Дети.

— Дети виноваты?

— Малин, это ведь всего лишь тренировка, — смеется Юхан, выходя из зала. — Не более.

Оставшись одна, Малин становится на беговую дорожку. Выставляет почти максимальную скорость. Бежит, бежит — и в глазах снова белым-бело, мир исчезает.

Теплые струи стекают вдоль тела.

Закрывает глаза — вокруг все чернеет.

Несколько часов назад она говорила с Туве.

— Ты достанешь что-нибудь из морозилки? Или вот, еще осталось немного карри с выходных. Папа не доел.

— Все будет в порядке, мама. Я что-нибудь приготовлю.

— Ты будешь дома, когда я вернусь?

— Может быть, пойду к Лизе зубрить. В четверг контрольная по географии.

«Зубри, — думает Малин. — С каких пор ты этим занимаешься?»

— Я могу потом проверить тебя, если хочешь.

— Нет, не надо.

Шампунь на волосы, мыло на тело и грудь, которой давно никто не касался.

Малин выключает душ, вытирается, бросает полотенце в корзину для грязного белья, потом принимается перебирать одежду в шкафу. Она одевается, застегивает желтые с голубым часы марки «Свотч» — подарок от Туве на Рождество. Они показывают полвосьмого. Зак, должно быть, уже ожидает в машине на парковке. Лучше поторопиться. Профессор, который должен рассказать о ритуалах, вероятно, не будет дожидаться их весь вечер.

Быстрым шагом они минуют фасады, обитые листовым железом и крашенные под розовый мрамор. Хрустящая под подошвами галька тщательно отшлифована, но местами покрыта льдом. Проход между мрачными длинными строениями превратился в туннель, продуваемый всеми ветрами, где холод, как кажется, собрал все свои силы, чтобы обрушиться на их тела. Раскачивающиеся конусы уличных фонарей похожи на языки пламени.

Университет.

Словно город в городе, каменный ящик, брошенный между Валлой, площадкой для гольфа и научным центром Мьердеви.

— Не думал, что мир науки такой мрачный, — говорит Зак.

— Он не мрачный, — отвечает Малин. — Всего лишь тоскливый.

Сама она два года занималась на заочных юридических курсах. Туве под ногами, Янне в джунглях или бог знает на каких минированных дорогах; патрулирование, ночные дежурства, детский сад с ночевкой — все одна, одна с тобой, Туве.

— Так ты говоришь, корпус «Цэ»?

Литера «С» светится на ближайшей двери.

— Прошу прощения, нам нужен корпус «Эф», — поправляет Зак.

— Черт бы подрал этот мороз!

— Который так дурно пахнет.

— И при этом как будто не имеет запаха.

На втором этаже корпуса «F» горит одно-единственное окно — как огромная звезда на неприветливом небе.

— Он сказал, что мы должны набрать код «В-три-два-шесть-семь» на двери. Тогда он нам откроет.

— Сними перчатки, — советует Зак.

Минуту спустя они уже поднимаются в лифте.

— Это полиция? — прозвучал в микрофоне невнятный, исчезающий голос профессора Юханнеса Сёдерквиста.

— Да, инспекторы Форс и Мартинссон.

Раздался щелчок — и наконец стало тепло.

«Чего я, собственно, жду?» — думает Малин, усаживаясь на неудобный стул в профессорском кабинете. Хозяин — ворчливый дядюшка в вязаной кофте. Профессора истории не из тех утонченных натур, перед которыми она робеет. Но каков он?

Молод, не больше сорока. Приятной внешности, подбородок, может быть, слабоват, но скулы, синие холодные глаза безупречны.

Здравствуйте, профессор!

Он сидит, слегка откинувшись в кресле, по другую сторону стола, тщательно прибранного, если не считать небрежно открытого пакета с пирожными.

Комната площадью около десяти квадратных метров, множество книжных полок вдоль стен и возле окна, выходящего на площадку для гольфа в стороне от дороги, тихую и пустынную.

Хозяин улыбается, но только ртом и мускулами щек, глаза серьезны. «Он прячет одну руку, — замечает про себя Малин, — не ту, которую протянул нам. Он держит ее под столом. Почему, профессор Сёдерквист?»

— Вы хотели о чем-то рассказать нам? — спрашивает Зак.

В комнате висит запах моющих средств.

— Мидвинтерблот, — произносит профессор. — Вам знакомо это слово?

— Слышали, — отвечает Малин.

Зак качает головой, а затем кивает профессору, который продолжает говорить:

— Так называется языческий ритуал — обряд, который совершали, так сказать, викинги один раз в году и примерно в это время.[30]Приносили жертву богам, чтобы те послали удачу и благополучие, или пытаясь искупить совершенное преступление, очиститься кровью и так примириться с мертвыми. Мы не знаем наверняка. Документов, достоверно свидетельствующих о ритуале, не много, но можно с уверенностью утверждать, что в жертву приносили как животных, так и людей.