У нас в Корсоли никогда ничего подобного не было, так что все за столом слушали Бьянку молча, как завороженные, в том числе и Федерико, хотя я видел, что рассказ заставил его ревновать.

Почувствовав это, Бьянка повернулась к нему и сказала:

— Давайте устроим бал!

— Бал? — нахмурился Федерико.

— Вообще-то ты прав. Кто на него придет? Но давай устроим хоть что-нибудь! — Она поправила шарф. — Придумала! Давайте поменяемся ролями!

Тут все заговорили сразу. Когда я был маленьким, отец подкладывал себе груди из соломы и готовил поленту, в то время как мама надевала его штаны и весь день только бранилась и пердела. Витторе смеялся до колик, а я был слишком мал и умолял маму стать самой собой. С тех пор я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь забавлялся таким образом.

Чекки сказал, что однажды он поменялся ролями со слугами.

— Они ели, пили и устроили настоящий бардак, поскольку знали, что мне придется все это убирать.

Алессандро рассказал, что как-то переоделся в девушку и за ним целый день таскался старый священник, предлагая деньги и подарки. Алессандро вытащил из него несколько сотен дукатов и лишь тогда признался, что он на самом деле молодой человек.

Федерико слушал, набивая утробу орешками, облитыми расплавленным сахаром и покрытыми тонким слоем золота.

— А почему бы тебе не попробовать, Федерико? — спросила Бьянка.

— Что попробовать?

— Поменяться с кем-нибудь ролями.

— Герцог не должен принижать свое величие, — сказал Чекки, освобождаясь от чар рассказов.

— Но когда власть имущие меняются ролями со своими подданными, они возбуждают к себе любовь, — заметил Алессандро.

— Нашего герцога и так все любят! — возразил Пьеро. — Герцог Федерико…

— Позвольте мне посоветоваться со звездами! — перебил его Бернардо. — Если они…

— Почему бы и нет? — сказал Федерико, улыбаясь Бьянке во весь рот. — Но с кем мне поменяться?

— Со мной! — рассмеялась Бьянка.

— Ты не моя служанка, — проворковал герцог. — Ты моя радость!

Он окинул зал взглядом. Все смотрели на потолок или на стены, лишь бы не встречаться с ним взглядом.

— А может, с Уго? — предложил Алессандро, ковыряя в зубах золотой зубочисткой.

— С Уго?

— Он преданный и надежный слуга.

— Прекрасный выбор! — подхватила Бьянка.

— Что скажешь, Уго? — спросил Федерико, повернувшись ко мне всей тушей.

Porta! Что я мог сказать? Я думал, что покончил с пародиями на себя, однако Алессандро был прав. Уж если Федерико решил поменяться ролями со слугой, кто более меня доказал ему свою преданность? Поэтому я сказал:

— Почту за честь, ваша светлость.

— Хорошо. Мы устроим этот балаган во время последнего завтрака перед Пасхой. В столовой для слуг. Как следует все подготовьте! — велел Федерико, и Бьянка с восторгом захлопала в ладоши.

— Если ты собираешься поменяться с ним ролями, зачем ждать завтрашнего утра? — спросил Луиджи, когда мы обсуждали это событие на кухне. — Начни прямо сегодня, и тогда ты сможешь провести ночь в его кровати!

— А он пускай поспит в моей, — подхватил я.

— Ему понадобятся две кровати — и твоя, и Миранды, — сказал Луиджи, вызвав своим замечанием взрыв смеха.

— Тогда, — нахмурился Томмазо, — герцог будет спать с Мирандой!

— Конечно. Уго, например, это нравится, — хихикнул один из поварят.

Я схватился за кинжал, но нас растащили.

— Он пошутил! — кричали мне наперебой.

— Неужели они все так думают? — спросил я потом Томмазо.

— У остальных девчонок есть парни, — тщательно взвешивая слова, протянул он в ответ, — а Миранда никого к себе не подпускает, поэтому люди думают, что…

— Это я никого к ней не подпускаю, потому что не хочу, чтобы она связалась с каким-нибудь глупым мальчишкой! — сердито отрезал я.

— Ты спросил — я ответил.

Я так разозлился, что забыл о мысли, которая беспокоила меня наподобие больного зуба. Никак не могу вспомнить: что это было?

Тучи наконец рассеялись, и блеклое солнце встретило Масленицу вместе с нами. Лежа в кровати, я слышал, как в город стекались люди. Из фонтанов уже било красное вино, скоро все начнут пить и куражиться. Мне не хотелось к ним присоединяться. Меня преследовала мысль о том, что придется поменяться ролями с Федерико. Это было задумано как развлечение, хотя больше походило на смертный приговор. Как поступит герцог, если я ему что-нибудь прикажу?

— Нет, — сказал я Томмазо, когда он спросил, пойду ли я на скачки. — У меня боли в животе и разлитие желчи. Мне тошно.

— Да не станет Федерико с тобой меняться! Все это пустая болтовня. Пошли, поставим что-нибудь на лошадок. — Он частил, захлебываясь от возбуждения словами. — Даже если тебя казнят, по крайней мере повеселишься напоследок!

Короче, я дал ему себя уговорить.

Долина, надо думать, совсем опустела, поскольку все улицы были забиты народом. Я не видел земли под ногами. Зеваки высовывались из окон и сидели на крышах. Семьи, которым принадлежали скакуны, маршировали по улицам, распевая песни, трубя в трубы и осыпая друг друга оскорблениями.

К вечеру пошел дождь, булыжник на пьяцца дель Ведура заблестел в мерцании факелов. Когда скакуны промчались мимо нас, толпа взревела так громко, что я забыл все свои тревоги. Деньги я решил оставить до последнего заезда, в котором было меньше участников, зато больше азарта.

В первый раз, когда кони пронеслись по площади, впереди скакал вороной жеребец, а за ним, почти ноздря в ноздрю, серая кобыла. Томмазо поставил на жеребца, я — на серую лошадку. Как только они скрылись из виду, зрители ринулись на другую сторону площади. Мы проталкивались через толпу, пока не услышали крики: «Вот они! Они скачут!» Тогда мы прижались к стенам домов, давая дорогу лошадям.

В третьем круге все еще лидировал вороной жеребец. Томмазо, повернувшись ко мне с сияющим видом, воскликнул:

— Готовь денежки!

Как вдруг жеребец поскользнулся и врезался в толпу напротив, подмяв под себя людей, как травинки. Поднялся ужасный вой. Конь попытался встать, но не смог, поскольку из передней ноги у него торчала сломанная кость. Он упал на спину, и его душераздирающие стоны смешались с жалобными криками людей, которых он придавил. Зрители пинали жеребца, кололи его кинжалами, пытаясь заставить стать, но бедное животное так и осталось лежать, суча в воздухе ногами и глядя белыми от страха глазами прямо на меня. Этот взгляд напомнил мне о собственной беспомощности, и я не мог отвернуться.