— Ну что, как там твоя переводчица? — спросил мужчина, снимая пиджак с плеч и вешая его аккуратно на спинку стула.

Выглядел он сытым, холеным, рубашка с вышивкой — чистая и даже подкрахмаленная. Одно слово — начальник. Коваленко сполоснул руки под рукомойником, поплескал на лицо и снял с крючка вышитый рушник, оставшийся здесь, видимо, от бывшей хозяйки. От долгой тряски на мотоцикле у майора разыгрался волчий аппетит.

— Сложный она человек, Мельник.

— Сложный? — переспросил мужчина и похлопал майора по плечу. — Ты садись к столу, Василь. Это все интеллигентские сопли — все эти сложности характеров и внутреннего мира. Человек по натуре — волк. Или он жрет сам, или жрут его. Третьего не бывает в природе. А кто разыгрывает из себя овечку, тот врет или рисуется перед другими.

— Ну, может быть, — примирительно согласился Коваленко, разливая по стаканам водку. — Давай-ка выпьем за нас, за наших хлопцев! За тех, кто с нами, и за тех, кого уже нет.

— Слава Украине, — поднял свой стакан Мельник.

— Героям слава, — кивнул майор и опрокинул содержимое в рот.

Они молча ели, каждый пытался показать, что он не так уж и голоден. Коваленко был весь день на ногах, он подозревал, что и сидевший с ним за одним столом Мельник тоже не ел с самого утра.

Потом они выпили по второй. Коваленко, откинувшись к стене, закурил.

— Сегодня наша гостья передала свои наблюдения за железной дорогой. Ты знаешь, а она толково все изложила. И сведения по эшелонам, я сравнил с другими данными, в целом совпадают.

— Вопрос, понимает ли она, что кроме нее могут быть и другие наблюдатели за железной дорогой? — Мельник тоже закурил и принялся носовым платком тщательно вытирать пальцы. — Если она дура, которая пытается показать свою полезность, то могла написать и свои фантазии вместо реальных данных. А она, судя по твоим словам, изложила правду.

— И она очень осторожна. Я ее нацелил на два секретных склада, думал, она свежим взглядом идейку подкинет. Но она объяснила мне, почему нельзя туда лезть.

— Ну, судя по твоим характеристикам, она — просто талант или хорошая ученица, что для нас тоже важно. Учитывая наши потери, особенно важно. Приглядись к ней еще немного, устрой проверочку какую-нибудь, а потом будем решать с переводом и легализацией в Ровно. Документы для нее будут?

— Сделаем. У меня с того разбомбленного эшелона целая коробка настоящих бланков. А печати и штампы вырежут умельцы, которые себе жизнь и кусок хлеба выторговывают. А ты сам с ней хочешь встретиться?

— Нет, направлю кого-нибудь из помощников. Мне нет резона рисковать и портить репутацию общением с бывшей сотрудницей гестапо. Я подумаю, как использовать эту твою Стоцкую.

В Ровно, как и в любой город, можно въехать не только по шоссе. Лесные тропы часто выходят к городским окраинам, к поселкам и деревушкам, которые стали за последние годы окраинами города. За эти месяцы, пока фронт откатился далеко на запад, мирная жизнь в Ровенской области спокойнее не стала, хотя быт людей стал налаживаться.

Оставалась все та же тревога, которая не давала спать по ночам, которая заставляла привычно жаться к стенам домов, заслышав далекие выстрелы. И все так же закрывали на ночь ставни и закладывали оконные проемы изнутри старыми ватными матрацами, дырявыми овчинными полушубками. И все никак народ не решался смывать с окон бумажные полосы, наклеенные на мыло или крахмал. Такие привычные за годы войны полоски бумаги, которые не дадут стеклам разлететься по комнате во время взрыва.

В очередях у магазинов на городских улицах, на рынках, а то и просто на общих кухнях негромко говорили, что снова появилась банда националистов, что в пригородах слышна стрельба, что нашли убитого милиционера, что в деревне под городом заживо сожгли семью коммуниста-фронтовика. И хмурили брови. И без того ставшие молчаливыми и неразговорчивыми, горожане замыкались и прятали глаза, когда навстречу шел человек в военной или милицейской форме. Поспешно перебегали дорогу и ныряли в ближайшую подворотню, когда проезжала по пустынной улице машина с солдатами.

Капитан Бессонов хорошо понимал этих людей, которые не успели ощутить мирную жизнь, не успели поверить, что живут теперь в самом справедливом государстве, что все эти трудности и опасности — явление временное. И скоро снова заиграют по воскресеньям в парках духовые оркестры. Снова будут праздничными первомайские демонстрации, дети снова будут выпрашивать у родителей лимонад и эскимо, а из булочных по утрам запахнет настоящим теплым хлебом.

А пока приходится выискивать и выковыривать, как гнойники, подпольные группы националистов, ловить по лесам банды и терять товарищей.

В этот пасмурный майский день со стороны Карпиловки мимо частных огородов к городу подъехали две «полуторки» с крытыми брезентом кузовами. Военные номера, водители в гимнастерках и сопровождающие рядом. Даже через ветровое стекло видно, что сопровождающие — офицеры. Фуражки, портупеи. Комендантский патруль, усиленный автоматчиками из временно расквартированного отдельного батальона связи, не заподозрил ничего серьезного. Только старший патруля, капитан в очках с толстыми стеклами, покачал головой и скомандовал «приготовиться к досмотру». Опытный офицер заградительной комендатуры, он не ждал подвоха от этих двух машин. Слишком открыто ехали, правда, въезжали в город не привычным путем, но и это объяснимо, если ехали издалека, заблудились, сбились с пути. Мало ли что бывает в дороге. Но эти, скорее всего, не хотят, чтоб их груз проверяли на контрольно-пропускном пункте. Уж больно тщательно укрыт он брезентом. Новым, кстати, брезентом.

Капитан вышел на середину улицы и поднял вверх руку. Двое патрульных, держа автоматы на изготовку, как и положено, стояли на одной стороне улицы, двое автоматчиков из батальона связи зевали и топтались на другой стороне.

Машины притормозили. Со стороны пассажирской двери высунулась голова молодого лейтенанта.

— А шо таке, товарищ капитан? Мы ж свои!

— Прошу остановиться и предъявить путевые документы. Комендантский патруль. Вы въезжаете в город, минуя КПП.

— Ой, ладно! — засмеялся лейтенант и открыл дверь, встав одной ногой на подножку. — Документы так документы. Это можно.

Последнее, что успел увидеть капитан, солдатский сапог лейтенанта на подножке. Обычный, чуть стоптанный, запыленный. При полевой форме офицера такое вполне могло быть на передовой, где не напасешься хромовых сапог. Офицер мог позволить себе надеть кирзачи, чтобы поберечь положенные ему хромачи, или он их промочил, и они сушатся. Но в городе, в тылу! Слишком поздно начальник патруля понял это несоответствие. Рука лейтенанта показалась из-за двери машины с пистолетом, и тут же хлестнул выстрел. Пуля угодила капитану точно в лоб, он, дернув головой и потеряв фуражку, рухнул в придорожную пыль.

Брезент в кузове приподнялся. Два «ППШ» в мгновение ока срезали и патрульных, и автоматчика-связиста. Второй связист, имевший приличный боевой опыт, успел-таки отскочить к стене и дать две ответные очереди. Кто-то раненый в кузове упал под брезент, но связиста все же догнала пуля другого стрелка.