– Откуда у вас золотой империал? - возмутилась она. - Оставьте меня, господин Клаварош. Довольно того, что я терплю вас в этом доме…

– В этом пустом доме, где ты без меня была бы беззащитна, как овечка в ночном лесу.

– В этом благородном доме, который вы превратили в воровской притон!

– Я бы не стал называть благородным этот дом - дом, где жили обманщики и предатели. Ешь, Тереза. И не думай, что тебе так легко и просто удастся умереть под звуки клавикордов. Как бы ты этого не хотела, моя птичка… Смерть не так приятна, как соната господина Скарлатти.

– Душа моя умерла.

– Ну, повтори это еще раз, если так тебе будет легче.

Клаварош выложил на клавикорды еще какие-то свертки и стал искать место для бутылки. Наконец поставил ее на пол у ножки клавикордов, подхватил мешок с балахоном, повернулся и ушел.

Тереза подумала и самой себе сказала: «Нет!»

Более того - вслух она это сказала.

Клаварош лгал - она не ела уже вторые сутки и чувствовала себя прекрасно. Господь вознамерился послать ей легкую смерть. За это она благодарна… Сперва придет слабость, потом придет сон, и - все…

Главное - не поддаться искушению.

Жизнь кончена, сказала себе Тереза, главное - уйти достойно, до последней минуты пребывая в музыке. Конечно, настанет миг, когда слабость не позволит продолжать игру, но тогда останутся молитвы. Молитвам ее учили в детстве, вот только тут, в Москве, не так уж часто выпадало обратиться к Богу с искренней и горячей мольбой. Жизнь была суетлива, старшая сестра, Мариэтта, которая привезла ее сюда, не слишком следила за ее воспитанием, учила лишь музыке - но учила на совесть. И Тереза училась на совесть, и тогда лишь была счастлива, когда привозили из Вены или из Парижа новые ноты, и они с сестрой в четыре руки разбирали их.

Удачной словесной фразе она всегда предпочитала удачную музыкальную фразу - слова выражали всего лишь движение ума, и то - не полностью, а музыка могла полностью выразить всякое движение души, Мариэтта однажды даже сказала «мысль души», и тут же стало ясно - такими мыслями должны обмениваться на небесах ангелы.

Скоро Тереза в этом убедится… если так - все хорошо, все замечательно, она просто вернется туда, где все говорят на ее языке… И Мариэтта…

И там ей наконец удастся все позабыть!

Все, все - о чем напоминают эти стены, покинуть которые она не хочет и не может…

Пусть ее найдут здесь, у этих клавикордов, мертвую, и пусть это станет вечным укором, пусть образ покойницы, запечатленный взором, жжет и леденит то слабое и неверное сердце, к которому она посмела прилепиться своим пылким сердцем, пусть!…

Вдохновленная этим прозрением и совершенно не беспокоясь, как будет выглядеть ее тело, когда его наконец обнаружат у клавикордов, и не придется ли этим несчастным выскочить из гостиной, зажимая нос, Тереза вскочила, собрала складками край пудромантеля, положила туда Клаварошевы припасы. Про яблоки забыла. Выйдя из гостиной, она быстро пошла по анфиладе, в нужном месте свернула, спустилась по лестнице. Она хотела отдать ему все и вернуться в гостиную, которую избрала местом своего последнего упокоения, потому что там стояли клавикорды и даже подходящая кушетка.

Ей было все равно, что дворник Степан, оставленный хозяевами особняка для охраны, увидит ее неодетой. Она уже который день не надевала платья, не шнуровалась, а сегодня с утра даже не причесалась. Степан - старик, он и не заметит… хотя в одном мошенник Клаварош прав - и в смерти надобно оставаться красивой… ближе к тому часу Господь пошлет сил привести в порядок волосы…

Но на ней были туфли без задника, на каблучках, и она, занятая возвышенными мыслями, не сообразила, что каблучки довольно громко стучат.

Опомнилась она, когда ей навстречу выбежал Клаварош, уже без мешка.

– Ты куда собралась, моя курочка?

– Хочу вернуть вам ваше имущество, господин Клаварош. Пустите, иначе я все уроню.

Но он не пускал Терезу, он загородил собой дверь, ведущую на кухню и к помещениям для слуг.

– Возвращайся к себе, дурочка. Тебе здесь не место.

– Нет, заберите, я не желаю!…

– Ты просто глупая девчонка, - сказал Клаварош. - Ты вбила себе в голову, что должна последовать за Мариэттой. А как знать - может, сестра твоя жива? Многие из тех, кого забирают в чумные бараки, остаются живы и более не заражаются чумой. А ты забиваешь себе голову глупостями!

– Вы не смеете так со мной говорить! Я столь несчастна, что… что…

– Ты не первая и не последняя, кто спал с господским сыном, - кратко определил ее беду Клаварош. - Благодари Бога, что обошлось без последствий. Будь тут твоя мать - она бы за такие проказы надавала тебе оплеух…

– Не смейте так со мной говорить, господин Клаварош! Я давно совершеннолетняя и сама собой распоряжаюсь! - крикнула Тереза.

– Знаю, ты родилась в один год с моей Луизой, тебе тоже двадцать два, - отвечал Клаварош. - Твои родители думали, что все дети уже в доме, а тут ты и появилась. Боялись, что госпожа Виллье не разродится, это в сорок шесть лет, весь квартал перемывал ей косточки. Я до сих пор уверен, что твой отец тут ни при чем. Ему ведь уже было под шестьдесят…

– Грязная свинья!

Клаварош только вздохнул и оперся лопатками о косяк, расположив тело вольготно, даже изысканно, и всем видом показывая - на кухню Тереза попадет только через его труп.

Он своего добился, недаром служил гувернером и имел дело с детьми от семи до семнадцати. Смертельно обиженная Тереза повернулась и пошла прочь, продолжая придерживать край пудромантеля. Лежащие в нем припасы поехали обратно в гостиную.

Клаварош дожидался, пока стихнет быстрая каблучковая дробь, и лицо у него при этом было совсем невеселое.

Потом он вернулся в помещение, которое вернее всего было бы назвать людскими сенями - оттуда можно было попасть и в людские, и на кухню, и к кладовым. Там было пусто, и Клаварош вошел в одну из людских.

– Что, ушла? - спросил стоящий на одном колене худощавый мужик в одной рубахе, и та - расстегнута до пупа, в штанах с галуном по шву, надо полагать - от лакейской ливреи, и босой.

– Ушла, - сказал Клаварош по-русски.

– Молодец, Ваня. Отойди, мешаешь.

Клаварош и сам не больно желал глядеть на занятие босого мужика.

Перед ним лежал на полу мужчина, без рубахи и с приспущенными портками. Низкий коренастый парень, сидя на пятках, зажал промеж колен его голову и придерживал руки, другой сидел на его ногах, а босой мужик крепко бил плетью по голой спине - и остановился, лишь когда Клаварош, услышав каблучки Терезы, дал знак и выскочил, чтобы удержать ее.

Во рту у наказуемого был кляп из скомканной холстины.

Мужик ударил его раз, и другой, и третий…