Жену била крупная дрожь. Тряслась, ушибаясь затылком о стену. Я пытался ей что-то сказать, но Таня не реагировала: шок. Пройдет, подумал я. Обычно шок сменяется глубокой апатией. Лучше бы им сейчас заснуть, Тане с девочкой. Если удастся.

— Папочка, я хочу домой. Забери меня отсюда, пожалуйста!

Я сел рядом на бетон, обнял несчастного Ежа.

— Потерпи, родной. Ты же большой, взрослый Ежик, надо немножко потерпеть. Завтра утром все выяснится. Все будет хорошо.

— Мы же ни в чем не виноваты, правда, папа?

— Конечно, доча. Это все недоразумение. Нас должны освободить.

— Почему эти люди такие злые? За что они нас посадили? Если бы я знал. Если бы я только знал!

— Спи, Машуник. Тебе тепло?

— Тепло.

— Вот и хорошо. Спи, маленький. Хочешь, я спою тебе колыбельную?

— Хочу!

Когда нашей дочке было три с половиной, я уже писал об этом, она слегла с крупозным воспалением легких. Бредила. Тогда и появилась эта колыбельная собственного сочинения. Вздохнув, я тихонько запел:

Спят деревья и мосты, Спят лисицы и коты, Ежик-Ежи к, засыпай, Баю-баю-бай…

Спят и солнце, и луна, И не видно ни хрена, Ежик-Ежик, засыпай, Баю-баю-бай…

Вторую строфу я выдумал около трех ночи, в таком состоянии, что лексика уже не играла роли, только ритм. Потом она прижилась, осталась. Подумав, вдруг родил еще одно четверостишие:

Ничего не бойся, Еж, Нас так просто не возьмешь, Пусть мы и в чужом краю, Силу знаем мы свою.

— Клёво! — воскликнула Машка. — Клёво, папа.

Насчет силы я был совсем не уверен. Что делать? Что происходит? Если действительно недоразумение, оно должно совсем скоро разъясниться. А если нет? Если нас, например, взяли в негласные заложники? Все может быть. Нет, нужна четкая стратегия поведения. Мы ни в чем не виноваты — раз. Мы иностранные граждане — два. Нарушение прав человека — три. Значит, надо сделать так. С самого утра потребовать свидания с каким-нибудь начальником. Написать и передать ему заявление: требуем свидания с российским консулом! Немедленно. Если откажут, объявляем голодовку. И Машка тоже объявит голодовку? Хорошо, пусть представителям России передадут женщину с ребенком. Пускай даже одного ребенка. Его нельзя в чем-либо заподозрить. Мы с женой остаемся в камере и голодаем. Требуем пресс-конференции. Нет, не так. Когда мы выйдем, дадим пресс-конференцию. Самую настоящую. Интервью Би-би-си и Си-эн-эн. На первых полосах газет: «Русские туристы в арабском подземелье!», «Коррумпированные полицейские захватили…»

Господи, ну и чушь лезет в голову!

* * *

Я обнаружил, что уже с полчаса бесцельно брожу по камере, изучая настенную живопись. Видимо, участок жил насыщенной жизнью. Разноязыкие граффити покрывали стены от пола до потолка. Английский, французский, немецкий, итальянский, испанский, арабский. Какой, однако, интернационал! Содержание надписей удручало однообразием: «Fuck you!», «Fick euch», «Merde», «Porci malagetti», «Bloody bastards»… Попадались краткие сообщения с привязкой к месту и времени: «Big Johny was here. 12.02.2000» или самокритичные: «Ich bin 'ne dumme Kuh. Susi Bohnsack. 21. Mai '98 м. Некоторые авторы изъяснялись цитатами: «I hate myself and I want to die», задумчиво выражали насущные желания: «Хочу слънца» или острили: «Przeprasemo do dupy». Рисунки я нашел банальными: фаллосы в избытке, обнаженные женщины с большой грудью, пацифистская символика… Впрочем, один женский портрет был выполнен довольно прилично. Если бы его не портил громадный член, зависший над приоткрытым ртом. Потрудившись, обнаружил и русский текст: «Я ебал вас в рот, ебаные суки!» Кратко и содержательно. Без подписи.

Мои женщины — о чудо! — спали. Нервы, хоть отчасти, были спасены. Думать о завтрашнем дне не хотелось. В тюрьме, я об этом читал, нужно научиться жить настоящим. Тем, что происходит сию минуту. Кажется, йоги имеют в виду то же самое. Я сосредоточился на бродягах в соседней клетке. Один из них, местный в засаленных лохмотьях, валялся на полу. Вроде бы спал. Другой, я пригляделся, — наш знакомый, престарелый хиппарь. На душе сделалось тепло: не мы одни! Хиппарь сидел на своей торбе, прислонившись к стене. Вид у него был угрюмый. Бодрствующий европеец в арабском подземном каземате вызвал у меня глубокую симпатию. Мы были вроде братьев по разуму среди кровожадных туземцев.

— Do you speak English? — тихонько окликнул я его.

— Ye! — тотчас отозвался хиппарь. — Ты тоже здесь паришься, русский?

— Ты не видишь?

— А за что взяли?

— Не знаю. Думают, что я убил какого-то Мохаммеда Курбана.

— Bullshit! — рассмеялся хиппарь. — Как же ты мог убить этого асхола, если приехал только сегодня?

— Он большая шишка? Ты о нем что-нибудь знаешь?

— A little bit. Очень крутой ублюдок.

— В смысле?

— Вроде местного Лаки Лучиано. Слыхал о таком?

— Приходилось.

— Вот-вот. Ну, ты же из России, парень, у вас там мафия. Слышь, а кто у русских самый крутой?

Я задумался. Перед иностранцем нужно было не ударить в грязь лицом.

— Слышь, — предположил хиппарь, — а этот мен… Boris Berjezowsky… он cool?

— Wery cool, — ответил я. — Тебя самого за что взяли?

— За наркоту, — равнодушно ответил хиппарь. — Купил на площади пару джойнтов, а тут как раз облава. Не повезло.

— И что думаешь делать?

— А ничего. Отпустят. Они американцев боятся трогать.

— Ты из Штатов?

— Да-а, живу в Европе. Здесь травка самая дешевая, я часто езжу.

— Что у них творится с алкоголем? — задал я больной вопрос. — Его запрещено ввозить, да? Спиртным вообще торгуют?

— Как тебе сказать… По закону все запрещено. За grass, видишь, грозятся посадить. А сами толкают на каждом углу. И виски тоже, в любом баре. Только на витрине не стоит. Ты, парень, не дрейфь. В отелях все по-европейски. Если у тебя белая кожа, покупаешь все, что хочешь. Мой приятель сюда без денег приехал, так он как делал. Брал выпивку в отеле и загонял на рынке. Только его замели.

— И что?

— Дал полтинник и вышел. Ну, еще часы им свои подарил. Потом очень жалел.

Мы замолчали. Я переваривал услышанное. Интересный тесть у Ариадны Ильиничны. Знает она об этом или нет?

— Слышь, русский, у тебя сигареты есть?

Я похлопал себя по карманам. Нашлась початая пачка «Мальборо».

— Есть.

— Брось парочку, будь другом!

Пришлось поделиться. Он с удовольствием подкурил мою сигарету:

— Ты классный мужик, русский. Ты из Москвы? — Да.