Она сказала колеблющимся голосом:

– Вообще-то он вернул только Камень Рорнега, нашу фамильную драгоценность… а заодно уж, сама не знаю почему, высыпал мне и все остальное.

Он сказал мрачно:

– Поглумился.

– Что? – переспросила она в изумлении.

– Посмеялся, – объяснил он.

Она охнула.

– Хочешь сказать, что кочевник способен пожертвовать таким количеством драгоценностей, чтобы только увидеть, как я ползаю, собирая их с земли?

Он кивнул, на лице проступили сочувствие и сильнейший стыд. Принцесса закусила губу.

– Мерзавец.

– Просто гордец, – сказал он. – В нашей степи таковы если не все, то большинство. Мы бедный народ, потому объектом гордости у нас становится все. Для степняка потешить достоинство – радость выше, чем найти сокровище. Но как бы то ни было… жизнь кочевника бедна. И мне кажется еще, уж прости, этот варвар тебя заинтересовал… зря.

Она подумала, медленно пожала плечами, лицо стало отстраненным и задумчивым.

– Не знаю, – ответила она с неуверенностью в голосе. – Может быть, он и беден. Но с каким аристократизмом вернул мне Камень Рорнега! Он такой… мужественный.

Он поморщился и сказал уязвленно:

– Быть мужественным недостаточно, чтобы что-то значить. И дикий кабан мужественно бросается на охотников.

– Это не то, – возразила она. – Я понимаю, о чем ты. Он тогда не просто побил тех мужчин!.. Он заступился за женщину.

Он все еще морщился, сказал сухо:

– Ее всего лишь хотели слегка… наказать. Она уже не первый раз рвет одежды. Хотя да, челядь перестаралась. Возможно, она кому-то из них отказала в любезности, вот и… Но этот десятник не знал, насколько она права или виновата. Он влез в драку только потому, что увидел возможность подраться.

– Все равно, – сказала она, – это было так мужественно и достойно. Как он держался гордо и красиво, как говорил! У меня все время перед глазами, как стоял, как смотрел, как велел убираться, словно он рожден править королевствами.

Он сказал сухо:

– Это только выглядело достойно. Но выглядеть и быть – не одно и то же.

– Элькреф!

– Возьми, – сказал он, – любого из кочевников. Они все такие же гордые и независимые.

Она упрямо покачала головой.

– Но вступился за женщину именно этот десятник. Как он отличался от прочих трусов, что ничего не могут возразить ни мергелям, ни вообще кочевникам! А еще как я привыкла к трусости местных!

– Это не трусость, – возразил он сердито. – Они действуют разумно и по обстоятельствам.

– А этот десятник?

– Он просто дурак. И ему повезло, что они отступили, а не позвали других на помощь.

Она покачала головой.

– Это не было везением. Он смотрел, как человек, который знает, как управиться со стадом. А они – только стадо. Я восхищаюсь им.

Он произнес с тревогой:

– Элеонора… это всего лишь степной дикарь! Я сам таким был, но у меня хватило ума понять красоту и величие жизни глиноедов, как вас называют глупые дикари. А этот не понимает и никогда не поймет.

– Почему? Ты же понял?

Он сказал с неохотой:

– Мне пятерых не побить с такой легкостью… скорее всего, а этот дикарь, постоянно побеждая, не задумается, что есть жизнь и достойнее, чем постоянно драться. Он таким и останется.

Она сказала задумчиво:

– Не знаю, не знаю… Мне начинает казаться, что в его жизни есть смысл. Есть своя радость, некие ценности.

Ее голос звучал все тише, она отвернулась в глубокой задумчивости. Я наконец ощутил, что смогу перебежать открытое пространство, сделал быстрый рывок, а если они и услышали мой топот, то обернуться опоздали: я вбежал за роскошные деревья, ветви стелятся по земле, пару раз вильнул, как заяц, заметающий следы, а затем уже прогулочным шагом вошел в домик для гостей короля.

В домике комнат множество, и хотя все мелкие, но челяди дан строгий наказ держать все в чистоте и вообще по возможности выполнять желания гостей, потому я переступал через моющих пол женщин, миновал плотников, эти ставят новую дверь взамен той, что вышиб один из пьяных гостей, со вздохом облегчения ввалился в свою комнату.

– Как хорошо…

Через минуту в дверь заглянула молодая женщина, улыбнулась искательно:

– Я не успела у вас прибрать…

Я отмахнулся.

– Мы дети степи, не гордые. В такой грязи живем…

Она сказала торопливо:

– Я чуть-чуть уберу прямо при вас. Если можно. А то меня накажут, что не успела.

– Валяй, – сказал я великодушно.

Она тихо шуршала веником, я прикидывал расстояние, которое прошли за это время мои орлы из похода в Турнедо. Герцог Валленштейн наверняка торопит, идет без остановок, меняет коней… вот будет весело, когда я с подробной картой вернусь в Брабант раньше их и встречу уже там… А здесь пора заканчивать, что-то у меня перебор с принцессами. Уже третья, а это многовато. Вообще надо завязывать с местами, где водятся эти существа. Пора браться за построение Царства Небесного на земле в одном отдельно взятом королевстве.

– А можно, – раздался тихий голосок, – я ваши сапоги переставлю?

Я с досадой обернулся, она смотрела на меня с робкой искательной улыбкой, странно краснеет пятнами, лицо настолько тонкое и нежное, что просто светится.

– Да, – сказал я, – конечно. Без проблем.

Она взялась за сапоги, наклоняясь так, что небольшие груди стали видны почти целиком, переставила к стене, а дальше работала веником, всякий раз поворачиваясь и нагибаясь так, что я видел только округлый пышный зад.

– Тебе сколько лет? – спросил я.

– Четырнадцать, – ответила она и, выпрямившись, посмотрела на меня откровенным женским взглядом. – Я младшая сестра Ахне. Вы спасли ее от наказания и дали золотую монету.

– А-а-а, – сказал я, – надеюсь, к ней больше не придираются?

Она помотала головой.

– Она ушла, купила маленький домик на окраине и будет шить рубашки для продажи. Она только о вас и говорит.

– Представляю, – буркнул я, – что именно!

– Нет-нет, только хорошее.

– Ну, – протянул я, – здесь понятия хорошего очень своеобразные. Скажи, как здесь относятся к Ланаяну?

Она удивилась такому вопросу, но подошла ближе и, глядя мне в лицо, ответила со старательностью школьницы:

– Он когда-то, очень давно, выиграл состязания лучших из лучших воинов. Говорят, выиграл просто… ну совсем с великой легкостью! Опередив всех намного.