Я повернулся к застывшему в ужасе Маллигану, из последних сил старающемуся удержаться на носках ботинок — ствол пистолета глубоко врезался ему под подбородок. Наступила тишина, только слышалось мокрое хрипение и возня умирающего Бернстайна. Надо говорить что-то в таких случаях, в назидание, но какое назидание может быть, если ему всё равно конец? Что тут назидать? Я чуть отодвинулся, прикрылся ладонью и нажал на спуск. Звук выстрела частично заглушился мягкими тканями под челюстью, но из затылка вырвался фонтан крови, мозгов и мелких костей до самого потолка, а я прыжком отскочил назад, чтобы не попасть под водопад. Маллиган рухнул лицом в пол, демонстрируя отсутствующий затылок. Из огромной дыры торчали белые развороченные кости, затем на пол выпало что-то кроваво-скользкое. Я извлёк кусачки для одноразовых наручников из футляра, перещёлкнул их на запястьях убитого, убрал в карман.

Катя успела добежать до раковины, и её вырвало туда. Я подошёл сзади, похлопал по плечу:

— Тебе точно надо было смотреть?

Она утвердительно закивала.

— Выйдем отсюда, ты уже всё увидела.

Я обнял её за плечи и повлек к выходу, включив воду. Она чуть придержала меня, посмотрела на все никак не подыхающего палача.

— А этот живой ещё.

— Скоро умрёт, через пару минут, — тихо сказал я ей. — Не выживет, не беспокойся.

— А убить его если? — Она подняла на меня красные, словно от слёз, глаза, хотя на самом деле не проронила ни слезинки.

— Пусть мучается, — ответил я ей. — Как его жертвы. Хорошо?

Она лишь кивнула, и я вывел её из камеры пыток, притворив за собой дверь. Я повел её за собой в архив, где у сейфа с сумками хозяйничала Бонита. Судя по всему, денег мы взяли немало. И целую кучу компакт-дисков. Я быстро просмотрел их, нашёл коробку с надписью «Наш друг из DEA», передал их Кате:

— Это тебе — помнишь, что с ними делать?

— Помню, — ответила она, забирая коробку.

— Тогда не потеряй, — сказал я ей. — А пистолет убери в кобуру: стрелять уже не в кого.

Она опять резко кивнула и начала запихивать дрожащей рукой «вальтер» в кобуру, даже не попадая в неё. Я аккуратно забрал у неё пистолет, поставил на предохранитель, вложил его ей в кобуру и застегнул ремешок. Так-то лучше. Ещё там стоял компьютер, из которого мы выдернули жёсткий диск. Почитаем на досуге.

— Mi Amor, как мы с трофеями? — спросил я у Бониты.

— Очень много, не меньше двух миллионов, потом пересчитаем, — сказала она, показав на простенькую спортивную сумку, лежащую на столе.

При упоминании денег Катя проявила признаки жизни, даже бледность уменьшилась вроде как.

— Катя, двадцать пять процентов вам, не беспокойся, — сразу сказал я ей, чтобы предвосхитить вопрос.

— Спасибо.

— Не за что, — пожал я плечами. — Будь с Марией Пилар, помоги ей, а я проверю, как в той комнате.

Вновь резкий кивок. Я вышел в подвальный холл, выглянул на лестницу. Раулито стоял спиной ко мне, держа пистолет опущенным у бедра, — глушитель был уже снят. Всё правильно, как я и сказал. Теперь, случись кому войти, мы — сотрудники Отдела, вызванные на преступление. Я тоже вытащил оружие из кобуры, свинтил с него глушитель, который при таких обстоятельствах выглядит подозрительно, и направился в пыточный подвал. А вдруг Бернстайн регенерировался и уже поджидает меня с палаческим топором? А вдруг Маллиган воскрес? И я не осмотрел подвал: вдруг там не только эти две девушки были? И хоть идти осматривать всё это снова было мне как нож острый, но и так оставлять нельзя.

Маллиган не воскрес, и Бернстайн не регенерировался. Маллиган лежал в луже крови, вытекшей из развороченного черепа и вместе с текущей из шланга водой сливающейся в водосток в полу. Бернстайн почти умер, только ещё скреб пальцами пол. Лужа крови вокруг него расплылась на половину ширины подвала и, если бы не наклон к стоку, залила бы всё. У человека около семи литров крови, кажется, а это немало. Попробуйте вылить семь литровых пакетов молока на пол. Кровь перестаёт течь лишь после смерти, а Бернстайн был ещё каким-то чудом жив, мучился, и сердце его продолжало перекачивать кровь, выталкивая её через страшные раны наружу.

Я обошёл его по сухому, удерживая пистолет двумя руками, направив ствол в пол. Я был страшно непрофессионален, не осмотрев всё сразу, но я просто не мог этого сделать. Не мог — и всё тут, с того момента, как заглянул в пластиковый мешок. Я на сам мешок сейчас старался не смотреть. Прошёл до конца подвала, обходя пыточные станки, увешанные цепями, колодками, воротами, шипами, островерхие «кобылы» и ещё дьявол знает какую мерзость. Всё было пропитано застарелой кровью. В этом подвале всё было пропитано муками и смертью. И в нём никого больше не было, никто не прятался.

Я повернулся и пошёл обратно. Бернстайн уже не шевелился. Тогда я присел рядом, брезгливо сморщившись, приложил руку к шее. Всё, подох наконец, пульса нет. Я встал, подошёл к валяющемуся на полу «Зиг-Зауэру», поднял его и подошёл к раковине, возле которой справа висело махровое полотенце. Тщательно протерев им пистолет, бросил полотенце в кровавую лужу возле тела Бернстайна, а оружие вложил в руку Маллигана, сжал его пальцы на рукоятке, затем ещё несколько раз коснулся его руками разных частей пистолета, чтобы было побольше его отпечатков. Затем положил пистолет возле его правой руки, ближе к стене, чтобы выглядело, как будто выпал после выстрела, а руку подсунул под голову, куда стекала смесь крови и мозгов. Не знаю, будет кто парафиновый анализ делать или нет, чтобы определить, сам ли Маллиган стрелял, но даже если бы во главе Отдела была не Светлана, для них это самоубийство — настоящий подарок. Потому что работа с маньяком даже в этих условиях настоящий скандал.

Что там ещё по канонам жанра? Сейчас я должен начать мучиться, что я вынужденно забрал человеческую жизнь, но это было во имя справедливости и всё такое… Или страдать по поводу излишней своей жестокости? Или попозже? Вот чего не помню, того не помню. В общем, часть с душевными страданиями пропускается за отсутствием таковых — жаль только, что сдох он слишком быстро. Только это меня и расстраивает. Сильно расстраивает, чуть не до слёз. Всё, можно идти. И командовать эвакуацию.

Едва мы отъехали от дома Родмана, как я немедленно набрал номер сотового Смита. Он лаконично сказал мне, что всё прошло по плану, после чего мы попрощались. Я попросил его встретиться со мной вечером, и он обещал заглянуть к нам на виллу. Он честно заработал свои двадцать пять процентов из сейфа Родмана, но отдать ему их завтра уже возможности не будет. Завтра нам будет не до того.

Он сказал, что всё по плану. Значит, Родман уже сидит в наручниках в салоне «сессны», в которой ему привозили наркотики и рабынь из Нью-Рино, и летит он уже в Нью-Галвестон, где его с нетерпением ждут. Там его вытащат из самолёта, пересадят в другой, простой и незамысловатый Ан-2, и он полетит дальше, до места со странным названием ППД, где он ещё некоторое время поживет. Хоффман тоже там и, может быть, даже ещё жив, чтобы встретить своего начальника на очной ставке. А Джо и Джей-Джей передадут тот самолёт встречающим, а сами поедут на поджидающей их машине в Аламо — ждать нас. Пятьсот тысяч золотом они отдадут, потому что Господь велел делиться даже с Разведуправлением, а свою оплату они получат или когда мы вернёмся, или по завещанию. А самолёт «сессна», принёсший их туда, заполнится совсем другими людьми, которые на нём, всё с тем же пилотом за штурвалом, полетят в сторону острова Нью-Хэвен, а следом за ними, через математически выверенные промежутки времени, вылетят из других мест другие самолёты и вертолёты. И на острове такое начнётся! Впрочем, об этом пока рано.