была не стопроцентная пустота – скорее я смотрела в пустоту сквозь прозрачную пленку, на которой напечатали тусклое черно-белое фото с изображением старого манежа; вдалеке еще более смутно виднелись конюшни, как будто художник сделал карандашом легкий набросок на черном фоне.

Сам по себе павильон едва мог сойти за нечто прочное. Мы шли по старым неровным доскам, и они казались деревянными, но издавали совсем не деревянный звук. Наши шаги звучали странно и приглушенно. Такого рода расхождение с реальностью – серьезное предостережение, знак, что ты находишься в пространстве, которое может вот-вот рассыпаться на части и вывалить тебя в пустоту, поэтому надо поскорей убираться. Я сразу же вспомнила тот случай в школе, когда агрессивно разуверилась в существовании одной из стен – тогда я была под действием наваждения, – и стены послушно начали распадаться.

Но Янси, казалось, это не особенно тревожило. Она удовлетворенно огляделась и даже похлопала ладонью по перилам.

– Ага, держишься ты отлично, – довольно произнесла она, обращаясь к манежу. – Весь анклав может рухнуть, но тебя он не утащит. Эта старая развалина переживет все остальное, – добавила она, оглянувшись на нас через плечо. – Знаете, здесь однажды побывала королева Елизавета.

– Ты, кажется, сказала, что манеж снесли сто лет назад, – напомнила я.

– Старая добрая королева Бесс, – уточнила Янси.

Все это походило на какой-то бред. Маги не приглашают заурядов в свои анклавы, потому что анклавы рухнут под тяжестью неверия. Даже когда у заурядов не было науки, услужливо объясняющей законы мироздания, они не верили в магию по-настоящему. Если ты веришь в магию, то не потащишь ведьму на костер – ты натравишь ее на своих врагов. Если окружающие не верят в магию, ведьме очень трудно выпутаться, когда ее тащат на костер и сжигают на глазах у толпы. Большинство ведьм, которые попались заурядам, так и не выпутались.

Но я не стала спорить с Янси. Лизель больно ткнула меня в плечо, и мой обалдевший мозг успел сообразить, что не следует внушать этому месту, будто его не существует.

Очевидно, Янси и ее приятели подлатали его как могли – они поощряли манеж оставаться на месте, чтобы и впредь можно было прятаться от рыщущих по Лондону злыдней, даже если приходилось по горло накачиваться всякой дрянью, чтобы это выдержать. Так они и делали. Если бы не зелье Янси, я бы скребла стены в отчаянной попытке выбраться.

Но павильон казался таким же прочным, как и все остальное вокруг, иными словами – не очень прочным. Я видела музыку ветра – не настоящие колокольчики, которые меня бы не смутили, но сам звук колокольчиков (простите, описать не возьмусь). Во рту был такой вкус, словно я забыла нечто очень важное, а кожу, как костюм арлекина, сплошь покрывали разноцветные пятна.

Манеж, во всяком случае, выглядел вполне правдоподобно – как и солнечное тепло, которое буквально ревело у меня в ушах. Я могла решить, что все это просто зелье, что как только эффект пройдет, я окажусь в нормальном, абсолютно реальном месте. И тогда я поверила в существование манежа – ровно настолько, чтобы выдержать пребывание в нем. И да, где-то в глубине души я прекрасно понимала, что он ненастоящий, но тот, кто выбрался из Шоломанчи, умеет удерживать вопль ужаса.

Это было кошмарно, но тем не менее я не удивлялась тому, что Янси и ее компания предпочли жить здесь. Почему волшебники живут в анклавах? Потому что в анклавах до их детей не доберутся злыдни, конечно, но еще одна причина заключается в том, что в анклаве проще колдовать. По сути, магия – это способ протащить все, что тебе нужно, мимо реальности, пока она смотрит в другую сторону. Гораздо проще это проделать, забравшись в укромный уголок в пустоте; но эти уголки открываются естественным образом, только если твоя семья на протяжении примерно десяти поколений упорно копошилась в одной точке, занимаясь магией. Так бывает не всегда.

Но можно потратить массу времени и сил и выстроить себе анклав – так пытались сделать родные моей подруги Лю в Сяне – или, что более вероятно, найти некий способ проникнуть в уже существующий. И тогда та же мана и то же время, которые необходимы, чтобы вырастить один-единственный огнецветок, вырастят тебе целый сад; его будут освещать массивные кварцевые лампы, которые по той же логике сделал какой-то мастер, и ты сможешь бродить по дорожкам под защитой заклинаний и наблюдать за полетом волшебных птиц, созданных каким-то алхимиком, и так далее. Все очень мило и чудесно. А еще ты ляжешь спать в огражденном со всех сторон алькове, и даже если тебе приходится ночевать на чердаке или в тесной комнатушке шестнадцатого века шириной с кровать, по крайней мере никто не сожрет тебя во сне.

Поэтому каждый волшебник – кроме очень странных исключений – хочет состоять в анклаве, и если ты не родился в нем и недостаточно умен, чтобы пробиться, единственный способ попасть в анклав – работать на него. Так живут большинство волшебников-одиночек. Выйди из Шоломанчи, выбери анклав, который нуждается в работнике с твоими способностями, заполни анкету, а потом до конца дней отдавай анклаву восемьдесят процентов своего труда, потому что двадцать процентов, которые остаются тебе, – это вдвое больше, чем то, чего ты добился бы своими силами.

Но, извините, на практике сделка не так уж хороша. Потому что злыдни тоже хотят пробраться в анклав. Им гораздо проще существовать в анклаве – потому что, как уже говорилось, там проще существовать любой магии – и в любом случае анклавы буквально ломятся от вкусной маны. На свете нет ни одного крупного анклава, который бы не окружали злыдни. Если ты работаешь в анклаве, но не имеешь права там жить – что ж, твои поездки домой не сравнятся с выпускным в Шоломанче, но все равно приятного будет мало. И так каждый день.

Большинство волшебников, работающих в лондонском анклаве, живут в часе езды от него или даже дальше. Для защиты они ездят вместе с заурядами, точно так же, как большинство детей магов-одиночек ходят в обыкновенные школы. Первый же месяц работы приносит внешнему сотруднику профессиональный держатель для щита, а половина заработка за каждый следующий месяц составляет ману для зарядки, и в конечном итоге, если ему везет, живет он гораздо лучше, чем жил бы своими силами, а если нет – немногим хуже. Если не повезет совсем – его сожрут по пути домой, когда он выйдет из автобуса, который опустеет раньше нужной остановки.

И все равно ты