По всем шести ключевым направлениям в этой сфере, важнейшей для самой возможности в дальнейшем диверсификации экономики и развития высокотехнологичных ее отраслей, Россия практически не добилась ничего. При этом специально обращаю внимание специалистов и представителей различных отраслей экономики — от сельского хозяйства до материало— и энергоемкой промышленности: отказ от экспортных пошлин на энергоресурсы и приведение внутренних цен на топливо к «мировым» осуществляется опережающими темпами и как будто даже добровольно. А этот фактор — внутренняя цена на энергоресурсы (ее приведение в соответствие с «мировыми ценами») — окажет на наше сельское хозяйство влияние никак не меньшее, нежели даже и полный отказ от таможенной защиты соответствующих отраслей.

Для машиностроения же (а значит, и для предприятий двойного назначения, и для оборонной промышленности) главное следующее: даже в отдаленной перспективе у нас нет ни малейших оснований ожидать какого-либо иного реального источника масштабных инвестиций в перевооружение нашего машиностроительного комплекса, кроме связывания самой возможности доступа к нашим недрам гарантированным заказом на оборудование и услуги российским предприятиям.

ВТО подобного не допускает, и, в угоду требованиям Запада, в нашем законодательстве уже предусмотрены оговорки о прекращении требований подобных преференций национальному производителю после присоединения страны к ВТО (например, в законе «О соглашениях о разделе продукции»).

Отказываясь от своего суверенного права на такое связывание, соглашаясь на условия, диктуемые нам извне, российская власть преступно отказывается от самой возможности реальной реиндустриализации и возрождения страны как действительно мощной промышленной и научно-технологической державы.

В целом: присоединяясь к ВТО, мы узакониваем на обозримую перспективу систему абсолютно не равноправных, дискриминирующих Россию (с ее нынешней спецификой) торгово-экономических отношений. То, чем владеем мы, становится практически всеобщим достоянием — транснациональные корпорации будут не у нас покупать наши ресурсы на наших условиях, но будут наравне с нами сами брать их у нас практически по себестоимости. В то же время, то, чем владеют они — необходимые нам технологии, — мы не сможем получать у них не только по себестоимости, но и более того, не сможем покупать даже и по самым что ни есть рыночным ценам.

То есть они за собой право ограничивать поток технологий к нам сохраняют, в то время как мы право регулировать поток своих ресурсов к ним теряем.

После потери национального контроля за ключевой козырной картой России в глобальной экономической игре — за собственными природными ресурсами, последней и уже единственной такой картой в игре геополитической останется ядерное оружие. Но, в условиях предсказуемой в рамках ВТО дальнейшей деградации научно-технологического и промышленного потенциала страны, утеря и этой последней козырной карты, а, значит, и уже окончательная утеря суверенитета страны, будет делом лишь времени…

2012 г.

Нам предстоит масштабная приватизация стратегических активов. Обсуждать это пришлось как раз в тот день, когда Совет Федерации триумфально (при всего трех «несогласных») ратифицировал присоединение страны к ВТО (позднее президент подписал закон о ратификации — в субботу 21 июля). И что после этого сказать о приватизации, чего от нее ожидать гражданам России?

Мой ответ — ничего. Кроме, разумеется, очередного сверхобогащения тех, кто к процессу причастен. А также дальнейшего разрушения жизненно важной инфраструктуры (которая, впрочем, и сейчас рушится) и в будущем значительных издержек при попытках ее восстановить.

При этом самым принципиальным мне представляется отнюдь не вопрос о «Роснефти» — это дело вполне поправимое. В том смысле, что в суверенном государстве с национально ориентированной властью, независимо от того, кто собственник добывающей компании, нет проблемы направить ее деятельность в национальных интересах, в том числе, через налоговые и таможенные механизмы выжать из нее все излишние необоснованные сверхприбыли в пользу государства и общества. Другое дело, что ВТО эти возможности существенно ограничивает, особенно, с учетом риска получения или перевода теперь ключевых месторождений на режим СРП. Именно здесь главная опасность. Но это — не вопрос именно приватизации, а вопрос, прежде всего, предательства со сдачей страны на неприемлемых (с точки зрения перспектив самостоятельного высокотехнологичного развития) условиях в ВТО.

Более принципиален вопрос с «Русгидро» и с РЖД — с нашими гидроэлектростанциями и железной дорогой. И то, и другое — жизненно важнейшая для нас инфраструктура. Нет ничего абсурднее и вреднее, чем, в погоне за вульгарно понимаемой «эффективностью», не ставить перед инфраструктурой задачу обеспечения наилучших условий для работы (в том числе, для прибыльности) основных производящих секторов национальной экономики, но позволять инфраструктуре и даже стимулировать ее к работе с мотивом максимизации собственной прибыли…

Не говоря уже о том, что при прокладке железных дорог и, тем более, при строительстве гидроэлектростанций, наносится столь неисчислимый ущерб природе (в современном понимании, включая последствия, которые в полном объеме сразу и невозможно предвидеть), что делать это возможно только и исключительно из соображений общего интереса и общего блага, а при переводе этого вопроса на коммерческие рельсы, по-честному расплатиться с обществом и государством, на самом деле, ведь будет вообще никогда невозможно…

И, наконец, о поражающей воображение, с моей точки зрения, просто уже серости и некомпетентности авторов идеи и программы приватизации. В своей книге «О бочках меда и ложках дегтя» (2003 г.) я описывал эту часть реформы электроэнергетики под заголовком «О введении в России конкуренции между разными сигналами светофора». И это аналогия почти полная. Действительно, ведь у каждого вида электростанций в общей системе есть своя функция (как у каждого сигнала светофора), и конкурировать они ни в коем случае не должны. Функция гидростанций в общей системе — регулирующая, так как именно на них можно чрезвычайно быстро поднять и сбросить мощность, что невозможно или весьма затруднительно, и потому экономически не эффективно и на станциях атомных, и на крупных тепловых. То есть, конечно, все возможно, и регулировать систему можно без гидростанций вообще. Но только это элементарно дороже — часть энергии придется сжигать впустую. А значит, каждый киловатт, потребляемый нами, будет дороже по сравнению с системой, имеющей оптимальное регулирование.

И тут ведущий спрашивает: но ведь, действительно же, есть проблема — слишком высокий уровень «огосударствления» нашей экономики, и авторитетные эксперты утверждают, что для повышения эффективности экономики совершенно необходимо ее дальнейшее «разгосударствление»?

Мой ответ, если кратко, такой: наша экономика отличается от экономик США, Китая, Германии, Франции, Швеции и др., прежде всего не долей госсобственности, но уровнем правопорядка и его (правопорядка) нацеленностью. У нас Мавроди получил 4 года тюрьмы, а в США он получил бы, может быть, 400 лет, ну уж точно не менее 40. Разница есть? И, главное, эта разница несопоставимо важнее разницы в соотношении доли госсобственности и доли частной собственности.