Лаки рассмеялась.

– Тогда, как насчет тебя? О чем бы ты молился в том храме? Если бы был верующим?

Чтобы не отвечать сразу, я скомкал бумажку от своего бао.

– Хм. Не знаю. Никогда раньше ни о чем не молился.

– Что? – воскликнула она. – Вообще никогда? Даже ребенком, когда боялся беды или типа того? Никаких: «Дорогой бог, пожалуйста, пусть мама не заметит пятна виноградного сока на ковре»?

– Виноградного сока? – я поморщился.

– Ну, ты понял, – сказала она, когда очередь переместилась, и мы оба шагнули вперед. – Не уходи от вопроса.

Я пожал плечами.

– Не помню, чтобы я молился. И правда не знаю, о чем бы мне молиться. – Это было правдой. Когда я смотрел, как все в храме возносят молитвы и произносят желания, или что там у них было, я чувствовал себя отстраненно.

– Как насчет того, чтобы поступить в тот колледж, в который тебе хочется?

– Я не знаю, в какой колледж мне хочется, – ответил я.

Она покачала головой.

– Я этого не понимаю. У меня список желаний с милю длиной.

Это меня не удивило. Я также подозревал, что она делала все, чтобы эти желания исполнились. Вроде желания стать знаменитой артисткой.

– И сегодня я эгоистична, – сказала она, вскинув бровь. – Забросила обязанности хористки и все такое, чтобы потусоваться с тобой.

– Видишь? Эгоизм – это хорошо, – сказал я, радуясь возможности разрядить обстановку. Что-то меня тревожило в этом разговоре, и я не хотел, чтобы она поколебала меня. Я должен был контролировать наше общение. Это я за ней тут наблюдал.

Лаки бросила на меня недоверчивый взгляд, и я сказал:

– Серьезно! Этот день чудесен, потому что ты взяла перерыв. А потом ты вернешься в хор, полная… энергии. Поднимешь всем настроение.

Она фыркнула от смеха, скрестила руки, чуть пройдя вперед.

– Ага, приду на репетицию и буду крутить колесо, накаченная углеводами.

Это заставило меня рассмеяться – неожиданно и очень громко. Лаки просияла, глядя на меня.

– Мне нравится тебя веселить.

Эти слова в сочетании с ее улыбкой произвели на меня очень странное воздействие. Я откашлялся, внезапно осознав, что пластиковый пакет с бао пуст, и мне больше нечем помахивать.

– У меня ужасное чувство юмора.

– Ну, если не будешь смеяться над моими шутками, то да. Согласна. – Тут она обернулась, ее волосы взметнулись в воздухе. Я смотрел, как она смотрела на очередь перед нами, привстав на цыпочки.

Она точно расслабилась. Взгляд стал прямее. Видя ее такой – избавившейся от своей гламурности и чувствующей себя более комфортно со мной, – я едва не забыл, кто она.

Едва.

Глава двадцать третья

Лаки

Я была почти уверена, что сейчас умру.

Почему все в этом драндулете на древних рельсах не сходили с ума, как я? Люди втиснулись в эту деревянную антикварную игрушку, возбужденные, делающие селфи, прижимающиеся лицами к окнам, пока мы ползли по почти вертикальному склону горы. Образ вдруг оборвавших тросов и стремительно падающего вагона фуникулера, под крики запертых в нем людей, заставили меня вспотеть.

Я крепко прижалась бедром к Джеку, а затем кинула на него быстрый взгляд.

– Эй. Не бери в голову, ничего такого, – сказала я.

Джек держался за поручень и не шелохнулся в ответ.

– Да, я запомнил еще в первые три раза, когда ты мне это сказала.

Его рука касалась моих волос, и я чувствовала приятное тепло, исходившее от его тела. Даже когда Джек потел в перегретом трамвае, от него не пахло плохо.

На самом деле от него пахло хорошо. Очень хорошо.

«Лаки. Пожалуйста, не испытывай сексуального возбуждения в этом трамвае. Сегодня не время для романтики». Это была не просто жажда освобождения.

Это все было для меня.

«Кто сказал, что в достойной жизни не может быть немного эгоизма?». Несмотря на циничный тон, которым Джек сказал это, я не могла не прокручивать его слова в голове снова и снова.

Когда долго я уже испытывала недовольство тем, что я – Лаки? Если хорошо подумать, то, вероятно, уже год. И с тех пор я просто терпела, когда уставала и была несчастна. Все из-за идеи быть «хорошей». Хорошей дочерью своих родителей. Хорошим работником своих менеджеров.

Но возможно ли получить все? И свободу, и эту карьеру?

Когда бодрящий ветер ворвался в приоткрытое окно вагона, я позволила себе сделать глубокий вдох и сосредоточиться на видах, а не на своих переживаниях. И не на абсолютном ужасе от пренебрегающей физикой поездки на фуникулере.

Мы ползли вверх по зеленому склону – обвитые лианами деревья и листва окружали нас со всех сторон. Время от времени в кронах появлялся просвет, и я видела горизонт, мерцающие воды гавани, пастельные тона многоквартирных высоток Гонконга.

Трамвай внезапно дернулся, остановившись, и я врезалась в Джека. Вцепилась в его рубашку, чтобы не упасть.

– Ч-что за черт? – пробормотала я, выпрямляясь, пытаясь за удивлением скрыть волнение от того, что меня так некстати прижало к Джеку.

Но волнение лишь возросло в геометрической прогрессии, когда он положил обе руки мне на плечи и поддержал меня.

– Ты в порядке? – прозаичность жеста, вопроса, совершенно обезоружили меня.

– Да, все хорошо. Почему мы остановились? – я поправила плащ, сохраняя ровный тон.

Он показал в окно.

– Еще пассажиры.

На этом склоне под сорок пять градусов была настоящая остановка. Укрытая каменная скамейка, выглядевшая древней, отмечала остановку, и трое в деловых костюмах сели в уже полный вагон.

– Я не знала, что это пригородный туристический маршрут, – проворчала я, когда нас еще сильнее прижало друг к другу.

Я была так отвлечена своей близостью к Джеку, что не заметила, как кепка слетела с лица, пока не увидела свое отражение в окне. Прежде чем я успела ее поправить, кто-то похлопал меня по плечу. В отражении я увидела молодую женщину. Она смотрела на меня, приоткрыв рот.

Бах.

Я посмотрела на Джека, но он смотрел в окно. По мне снова постучали пальцем, и я с силой наступила Джеку на ногу. Он взвизгнул и посмотрел на меня.

– Что?

Мое сердце было готово выскочить из груди, словно ракета Астробоя. Я видела достаточно корейских дорам, чтобы знать, что делать.

Поэтому я скользнула ладонью по мягкой коже его затылка и прижалась к нему всем телом. Бедра столкнулись, тела соприкоснулись.