– Ну? Понятно, почему мы грамотно поступили, что не стали заваливать варана-переростка? Он бы всё равно сюда не влез! Морозильная камера у нас – как раз только-только на тридцать-сорок крыс.

Пенелопа не смогла удержаться от ехидной шпильки:

– Это всё ты виноват. Всё рассчитал. Если б камера у нас была побольше, ты и крыс пригласил бы побольше!

– А я смотрю, ты всё любишь, чтоб было – побольше! – он подмигнул ей, облизав губы. Пенелопа вспыхнула. Он усмехнулся: какая у него «скромно-стыдливая» девушка! Но сейчас – не время. Нужно и правда – опробовать. Крыс.

Роджер, пока резал две самые крупные выбранные тушки ломтями, морщился: под острейшим и прочнейшим ножом хрустело, и сопротивлялось – мелких костей попадалось много. Да и ладно: время на аккуратную еду, вроде, есть. Никто их в шею не гонит, можно поосторожничать при жевании, выплёвывая или вынимая изо рта эти самые мелкие кости.

Крыс он приготовил на сковороде, обжаривая за неимением другого, на машинном масле из запасной канистры. Благо, масло оказалось высшей пробы и очистки.

Послить и посыпать перцем, нашедшимся, как ни странно, в НЗ, он ломтики тоже не забыл – румяная корочка на готовых бифштексах даже на вид оказалась весьма аппетитна. Запах – Роджер назвал бы его приятнейшим из до сих пор унюханных в этом мире эрзацев и заменителей! – наполнил кабину бота, но вот против него даже Пенелопа не стала протестовать. Проветрить во-всяком случае, не предложила. Что же до вкуса…

Роджер уплетал за обе щёки, стараясь только не причмокивать – вот это действительно было – мясо! А не какой-то, пусть и «навороченный и продвинутый», и «максимально близкий к естественному», заменитель! Единственное, что раздражало – что мелких и чертовски острых косточек действительно оказалось до фига: рёбра, конечности и прочее такое… Но к концу еды он приспособился обгрызать мясо с таких костей в два движения. Кучка костей между ним и Пенелопой заняла целую пластиковую тарелку.

Женщина ела медленней, и заметно было, что ей это отнюдь не столь приятно, как Роджеру. Когда остался последний кусок, сказала:

– Роджер. Может, съешь его за меня? А то мне что-то…

Роджер, давно обративший внимание на её подозрительно позеленевшее лицо, вскочил на ноги, и сунул Пенелопе под нос склянку с мазью от аллергии:

– Ну-ка, быстро занюхай!

На «занюхивание» ушло добрых полминуты. После чего цвет лица Пенелопы вернулся к своему естественному состоянию. Ну, почти вернулся. Женщина выдохнула, поморгав:

– Ф-фу-у… Прости. Просто как-то вдруг представила, как эти крысы жрут всякую падаль, и даже, наверное, и друг друга, когда зимой жрать нечего… И что-то повело меня.

– Ага. Но я у тебя циничный и прагматичный. Не позволил избавиться от калорийной и полезной белковой пищи, и не дал ей таким образом пропасть.

На него снова посмотрели. Но ничего не сказали. Роджер закончил свою мысль сам:

– Сам знаю. Омерзительно. И непривычно. Разум требует съесть, потому что деваться некуда – выживать нужно, а бессовестное подсознание инстинктивно вопит: «Гадость! Мерзость! Нужно вырвать!». Но, как я уже говорил, и наверняка повторю ещё примерно восемь тысяч сто сорок два раза: нам тут выбирать и привередничать особо не придётся. Это уж точно. Так что держи свои инстинкты и рефлексы в железной узде самоконтроля. И рационализма.

– Чёрт… Хорошо излагаешь. А что это ты мне дал, чтоб занюхать?

– Да это просто мазь от аллергической сыпи… Я, когда мы разбирали нашу аптечку, понюхал её. И сразу понял – пригодится. И даже представлял, для чего.

– Скотина прагматичная. Хамло. Не дал девушке… Облегчиться.

– «Облегчаться» нужно теперь только с того, – он показал глазами, – конца! С «правильного»! Да и то – осторожно. А то туалетной бумаги у нас – не больше чем на месяц.

– Ну так!.. А чего б ты хотел? Это же – спасательный бот. Рассчитанный на десять человек. На две недели. А потом должен подлететь спасательный корабль, да спасти. Всех. – видно было, как энтузиазм буквально с каждым словом уходит из Пенелопы.

– Не нужно расстраиваться. – но он и сам чувствовал, как под кожей лица опять заходили желваки, – Никто нас не спасёт. Кроме нас самих. Но я надеюсь, что глупая бравада и угар восторгов от осознания «свободы» скоро пройдут. И шаблоны втемяшенных стереотипов поведения и обучения спадут, словно шелуха, с нашего закованного в шоры привычек, разума. Потому что всё окружающее непривычно не только тебе. Но и мне!

Но мы втянемся. В долгий и нудный марафон по выживанию.

Грязный, да. Невероятно тяжёлый чисто физически. Да и морально… – он хмыкнул, увидев, как Пенелопа передёрнула плечами, – Но! Терпение и труд всё перетрут. Знаю, звучит занудно, и банально. Но ведь деваться-то нам просто некуда.

Само-собой, понадобится время. Много времени. Поверь: штурмом тут и не пахнет – нет, в нашей ситуации нам придётся долго и кропотливо работать, и бороться. И с собой, и со всем окружающим. И заниматься, скорее, планомерной осадой крепости. Под названием «природа».

– Я… Умом понимаю, конечно, что ты прав. Кроме того, ты и старше, и… умнее. Ты пытаешься вселить в меня веру в наши силы. И оптимизм. Но сейчас, когда всё это – не теория, и не радужные мечты, и мы действительно – только вдвоём… На враждебной и неприспособленной планете… Нет: это я к ней – неприспособленна. Ты-то… – она вздохнула, – Жил здесь. Ну, хотя бы твой разум жил. А вот мне всё – внове. Приходится и мёрзнуть, и пахать, как лошадь, и охотиться, и на самом деле есть всю эту… – она не договорила, но Роджер и так знал, что она хотела сказать «гадость», – Нет, я не так себе это представляла!

– Ха! – он приобнял её, и нежно похлопал ладонью по мускулистой тоненькой спине, а затем и по округлым полушариям внизу, – Можно подумать, я себе это «так» представлял!

– А как? Как ты представлял?

– Как? Хм-м… Если честно – то, то, что я очнулся вообще в чужом, пусть и молодом, и как потом выяснилось, всё же – моём, теле, меня сильно напрягло. Нет, не до такой, конечно, степени, чтоб прямо вот спятить… Но где-то близко. Я понял, конечно, что мнемоматрицу снимали с меня не зря. Только всё время ждал, когда же я смогу снова вернуться… – он невольно сглотнул, – К нормальной жизни.

Той, которая у нас – ну, у меня! – была до войны. Я считал, что все эти дебильные тесты, лабиринты и задачки на сообразительность, которым