— Ты слишком торопишься, — мягко упрекнул Адам своего ученика. — Готов углубиться?

— Да, — слабо кивнул Перегрин.

— Тогда сделай глубокий вдох, — мягко сказал Синклер, едва ощутимо коснувшись левого запястья друга.

Очертания комнаты стали расплываться, и художник плавно перешел в транс. В первый момент молодой человек, как обычно, оказался в туманной пустоте. Затем взор Перегрина прояснился, и он увидел множество иных реальностей за пределами привычного трехмерного мира. Каждый раз попадая сюда, художник чувствовал себя археологом, застывшим у входа в древнюю, еще неизученную пирамиду. Неизвестность и манила, и одновременно пугала его. Он остановился, глубоко вздохнул и сосредоточился. Когда пульс успокоился, а дыхание стало ровнее, Перегрин услышал вкрадчивый баритон наставника:

— Теперь ты готов отправиться глубже. По моему сигналу…

Как при замедленной съемке, Адам плавно поднял руку и мягко коснулся лба Перегрина. Желудок художника сжался, и он испытал знакомое чувство падения в пустоту. Не связанный более узами тела, его дух взмыл, как сокол из рук охотника.

— Теперь открой глаза и всмотрись в кольцо, — настойчиво произнес Адам. — Оно стало для тебя путеводной звездой.

Перегрин нехотя подчинился. Перед его взором пламенел золотой обруч, и, как породистый сокол, в честь которого он был назван[15], его дух не мог противостоять притяжению этого кольца. Золотая окружность увеличивалась в размерах до тех пор, пока не заполнила все видимое пространство. Словно через иллюминатор, он смотрел сквозь него, и постепенно окружающий мир начал принимать зримые очертания. Перегрин оказался под сводом могучего леса. В кромешной тьме вырисовывалась фигура высокого человека в дорожном плаще, стоявшего на перекрестке двух дорог. Рядом, на вытоптанной земле, мерцал светильник, бросая свет на лицо мужчины, полускрытое широкополой шляпой с белым пером. Рыцарь задумчиво склонил голову. В неровном свете фонаря можно было различить прямой римский нос, безупречные очертания непреклонно сжатых губ и решительно выдающийся вперед подбородок. Поверх плаща, на груди, виднелся массивный алый крест Ордена тамплиеров.

— Бонни Данди! — изумленно выдохнул Перегрин.

Рыцарь вздрогнул и недоуменно повернул голову. В этот момент на тропе послышались легкие шаги, и из темноты вынырнули две хрупкие женские фигуры, с головы до ног укутанные в плащи. Они откинули капюшоны, и от восхищения у художника перехватило дыхание — настолько прекрасны были эти юные девы: тонкие черты, огромные темные глаза на бледных личиках и водопад черных волос, каскадом спадающий на плечи. Даже в дымном свете фонаря сходство было очевидным. Девушки были сестрами.

Данди приветствовал старшую поцелуем, при этом его взгляд стал таким нежным, что не возникало сомнений: этот жест значил больше, чем обычная светская формальность. Младшая робко шагнула вперед, чтобы тоже получить поцелуй виконта… и тут Перегрин неожиданно понял, что знает эту девушку. Боль узнавания пронзила его, как лезвие ножа, и он в смятении затаил дыхание. Однако прежде чем художник смог что-то вспомнить, девушка отступила в тень. Мгновение спустя Перегрин осознал, что виконт что-то прячет в складках плаща.

Рыцарь присел возле светильника, рядом с ним на колени опустились сестры. Взор Перегрина был прикован к затянутым в перчатки рукам виконта. Данди достал небольшой, завернутый в белый шелк предмет и с глубоким почтением протянул его старшей из сестер. Она благоговейно сложила ладони и подняла глаза на виконта со смешанным выражением любопытства и страха. Рыцарь ободряюще кивнул ей. Девушка осторожно развернула сверток, и белый шелк озарился мягким сиянием. Предмет оказался золотой диадемой: широкий резной обруч венчали шесть лучей чеканного золота. Простота формы и ценность металла свидетельствовали о необычайной древности украшения.

Зачарованный, Перегрин не отрывал глаз от мерцающего обруча. Он прищурил глаза, и диадема, казалось, ожила. Постепенно мерцание усилилось, теперь корона сияла, как расплавленная звезда. Казалось, каждый луч танцевал, будто язычок пламени, образуя два сияющих треугольника. Ритм этого танца пульсировал в венах, в висках, в сердце. Ослепленный блеском, Перегрин смотрел на треугольники, забыв обо всем на свете… до тех пор, пока в ушах, как выстрел, не прозвучало его имя.

— Перегрин! — Голос властно призывал его из мира грез. — Перегрин, что бы ты ни видел, позволь руке рисовать! Не анализируй!

Подчиняясь приказу, художник глубоко вздохнул и ощутил слабую дрожь в правой руке. Он почти потерял образ, который рука начала переносить на бумагу. В этот раз все шло не так, как обычно, Перегрин с трудом контролировал ситуацию. Корона поработила его, он не мог вырваться из плена… и не хотел.

Адам склонился над рисунком, появляющимся под быстрыми пальцами друга, и вдруг ощутил тот же непреодолимый призыв, который овладел волей его юного напарника.

На листе обозначились три коленопреклоненные фигуры: одна из них принадлежала виконту Данди — гордый профиль и тяжелый крест на кружевах не оставляли сомнений. Но внимание Адама привлекло нечто другое — округлый предмет, очертания которого все отчетливее проступали под искусным карандашом Перегрина. В целом рисунок напоминал сцену с героических полотен Рембрандта: хрупкие девичьи руки крепко и бережно сжимали древнюю восточную диадему. Женские руки появились наверняка не случайно, Адам отметил это, но его взгляд, как магнитом, притягивало изображение самой диадемы. Над широким обручем возвышались шесть язычков, по форме напоминавших лепестки цветка.

Внезапно Синклер вспомнил сон, который приснился ему на следующую ночь после смерти Натана. Перед глазами всплыл образ короны на голове царя Соломона, она была в точности такой, как на рисунке. Какое отношение имел Джон Грэхэм Клаверхаус к Венцу царя Соломона?.. С пронзительной ясностью Адам осознал, что Венец и Печать таинственным образом связаны, и локон Данди позволил обнаружить эту связь. Следовательно, и сам виконт каким-то непостижимым образом связан и с Венцом, и с Печатью. Существование Венца было важным открытием. Если сон не лгал, появлялась еще одна возможность вернуть Печать или оградить от посягательств то, что она хранила.

Адам размышлял над этим, погрузившись в состояние легкого транса, когда Перегрин вдруг глубоко вздохнул и самопроизвольно вернулся в привычную действительность. Художник тряхнул головой, словно освобождаясь от призрачных образов, отложил карандаш и медленно распрямил затекшие пальцы.

— В этот раз все было совсем по-другому, — выдохнул юноша, поймав на себе настороженный взгляд наставника.

— Ты рисовал то, что видел? — спросил Синклер, анализируя степень совпадения их ощущений.

— И да, и нет, — нахмурившись, ответил Перегрин. — Понимаешь, так корона выглядела физически. Но в ней словно была еще одна, более древняя — египетская или древневосточная. По виду совсем простая: тонкий золотой обруч с шестью треугольными лучами. Затем она словно ожила. Лучи сияли, как расплавленное золото, хотя ее форма оставалась неизменной. Это напомнило мне один библейский фрагмент, — юноша еще более помрачнел, — сцену сошествия Святого Духа.