Багирова должна была, обязана была просто его остановить. Это неправильно, все это неправильно. Не может она его хотеть, по всех законам логики он должен быть ей отвратителен, ведь ее выдали за него силой, отдали как вещь в руки нового хозяина, а она, как последняя размазня, как тряпка какая-то, не может ему сопротивляться. Потому что невозможно просто противиться этой близости, прикосновениям, теплу.

А Саша тем временем умело распалял в ней пламя. Низ живота девушки затянуло невыносимо, потребность соединить бедра, чтобы хоть немного ослабить напряжение, росла с каждой минутой. Тело настойчиво требовало большего, чего-то, что она еще не успела испытать, несмотря на всю ее показную развязность. Нет, конечно, Мила, как и многие в ее возрасте уже раз исследовала тело, но ведь это не тоже самое.

— Саша, — сорвался с ее губ стон, когда Ракитин стянул с нее штаны, а следом и белье. Она пришла в себя в туже секунду, полуобнаженная, с раскинутыми в стороны ногами Багирова лежала перед мужчиной. Она ни разу не обнажалась в присутствии парней, ей было неведомо, каково это — вот так раздеться, остаться такой беззащитной, открытой перед взором мужчины. Несмотря на весь свой боевой характер, Мила не смогла побороть зародившиеся в ней смущение и страх.

— Не бойся, я ничего не сделаю, ничего, что тебе не понравится, — уверенно заявил Сашка. — Расслабься, Бэмби, тебе понравится.

— Я не хочу, — дрожащим голосом произнесла Мила и голос ее дрожал вовсе не от страха.

— Малышка, — Ракитин улыбнулся, — врешь ты совсем неубедительно, — Мила даже дернуться не успела, как Сашка скользнул пальцами туда, где все буквально горело, изнывало, жаждало ласки.

Мила хотела свести бедра, даже попыталась это сделать, но кто бы ей позволил. А следующие секунды ознаменовываются величайшим позором, потому что пальцы Ракитина уверенно развели нижние губки девушки, размазывая обильно выступившую влагу. И кажется, девушка даже не заметила, как смотрел на нее муж, как были плотно стиснуты его челюсти, как сложно ему было себя контролировать. Он ведь жил ею, давно. Два года он не смел даже думать об этом, а сейчас, сейчас она лежала перед ним, а он с ума сходил от одного лишь взгляда на нее, от реакции ее тела.

— Это всего лишь физиология, у меня давно не было секса, — Мила вновь предприняла попытку вырваться, отстраниться, отползти на безопасное расстояние, чтобы не чувствовать так остро, чтобы не поддаться соблазну. Саша в миг изменился в лице, на скулах заиграли желваки. А Мила ликовала, наконец ей удалось его задеть.

— И как же давно у тебя его не было?

Не дожидаясь ответа, Ракитин дернул девушку за бедра, подтащив ближе к себе, Милка только вскрикнуть успела. А потом…потом она и вовсе готова была умереть: то ли от всепоглощающего убийственного стыда, то ли он пронизывающего тело насквозь удовольствия. Она не знала, просто не имела ни малейшего понятия, как реагировать на подобные ласки, а Саша тем временем с мастерством профессионала выводил узоры на ее набухших лепестках. Мила знала о подобных ласках, знала даже, что некоторым мужчинам они доставляют не меньшее удовольствие, чем женщине, но никак не предполагала, что ее муж будет делать с ней нечто подобное.

Острое наслаждение пронзало каждый нерв, каждую клеточку ее тела, заставляя девушку громко всхлипывать и извиваться на постели. И когда она уже была готова к окончательному своему падению, резкая боль импульсом, прокатившаяся по телу девушки, заставила ее дернуться и распахнуть веки.

— Ну и зачем было врать? — Саша покачал головой, продолжая водить пальцами по промежности. — Не было же у тебя никого, — не без удовольствия в голосе заключил он.

— Был! И не…

Договорить Ракитин ей не дал, он вообще очень быстро для себя усвоил, что ему намного больше нравится слышать стоны девушки, нежели очередную порцию яда. Он так умело подводил ее к пику, так умело играл на струнах ее удовольствия, что у девушки не было ни единого шанса, не прошло и минуты, как выгнувшись в спине и захлебываясь собственными стонами, Мила задрожала, проживая самый яркий в своей жизни оргазм. Практически бессонная ночь и приятная усталость от полученного удовольствия окончательно выбили девушку из сил. Она хотела что-то сказать, но совершенно не помнила что. Когда Сашка накрыл ее одеялом и прижал к себе, Миле и вовсе расхотелось говорить.

Мила проснулась от противного холода, поежившись, девушка еще несколько долгих секунд пыталась понять, где она и хоть немного прийти в себя. Моргнув, позволяя глазам привыкнуть к темной комнате, освещаемой едва проникающим сквозь тонкие занавески, мягким лунным свет, Мила оглянулась вокруг, обнаружив, что в спальне она совершенно одна.

Сначала девушка облегченно выдохнула, но вскоре огромной волной цунами на нее обрушились воспоминания о том, что произошло. Она поверить не могла в то, что позволила, растеклась лужицей перед этим…да она даже не знала, как его назвать. И хотела бы Мила, очень хотела бы, сказать, что он вынудил ее, воспользовался, но это означало солгать самой себе, потому что никто ее не заставлял и в общем-то, засопротивляйся она более рьяно, Саша бы остановился.

Это Мила знала наверняка, как и то, что ей никогда в жизни не было так хорошо, никогда она не испытывала ничего подобного. Разве что в ночь после свадьбы, когда она точно также не сумела дать отпор, а молча плавилась в руках мужа.

И Миле стало обидно и жутко стыдно, потому что не должна была она позволять и вообще всего этого не должно было случиться. Все, чего теперь желала девушка — сбежать отсюда подальше и от себя тоже сбежать. Потому что дура. Потому что не сумела обуздать собственные инстинкты, собственную животную похоть.

Господи, да что же она натворила? Как ей в зеркало-то теперь смотреть? Она так рьяно сопротивлялась этой свадьбе, так люто ненавидела даже саму мысль об этом браке, и что в итоге? В итоге девушка сама отдалась Ракитину, и спасло ее лишь то, что он не стал продолжать. Потому что, положа руку на сердце, и будучи откровенной с самой собой, Мила понимала, что не смогла бы его остановить, не потому что он сильнее, а потому, что ей бы просто не хватило силы воли. Вот такая она слабая на передок оказалась.

И так противно ей стало, так невыносимо мерзко, от самой себя мерзко. И вспоминая собственные стоны, вспоминая, как выгибалась, как металась в агонии по кровати, ей становилось еще противнее. Дура. Дура. Дура.

Милка даже не заметила, в какой момент из уголков ее глаз хлынули слезы. Она не хотела плакать и вообще была не из тех, кто льет слезы, но сейчас просто не смогла остановиться. Ей хотелось исчезнуть, сбежать куда-нибудь на край света и забыть о собственной слабости. В какой-то момент тихие всхлипы переросли в громкие, непрекращающиеся рыдания. Мила даже не старалась быть тихой, обида и отвращение к самой себе поглощали ее с каждой пройденной минутой. Снова стало холодно, закутавшись в одеяле, девушка свернулась в клубочек, словно котенок, пытающийся спрятаться от ветра. Милка так глубоко погрузилась в собственные мысли, что даже не заметила, как в комнате оказался Саша.