— Потанцуем, сестричка? — Нарсисо как раз поставил пластинку с томными болеро.

Но стоило дону Ригоберто взглянуть сквозь золотое марево волос валькирии на приникших друг к другу Нарсисо и Лукрецию, как сердце заныло от боли. Нарсисо обнимал его жену за талию, она сплела руки на его шее. Как далеко могла зайти эта игра? За десять лет супружеской жизни дон Ригоберто никогда не видел Лукрецию такой. Не иначе, вероломный Нарсисо подмешал что-то ей в бокал. Дон Ригоберто еще сомневался и строил домыслы, а рука его уже алчно скользила по спине свояченицы. Та не противилась. Прижимаясь к бедру Ильзе, дон Ригоберто с тревогой ощущал приближение эрекции. Вскоре она наступила и оказалась неожиданно мощной. Музыка оборвалась с гулким звоном, напоминавшим гонг на боксерском матче.

— Благодарю, прекрасная Брунгильда, — дон Ригоберто галантно поцеловал Ильзе руку.

И поспешно направился — с гневом? с тревогой? — к Нарсисо и Лукреции, почти невидимым за массивным чучелом. Решительно взяв жену за руку, он настойчиво, с легким раздражением, пригласил:

— Потанцуем, дорогая? — и тут же увлек ее в самый дальний и темный угол комнаты. Краем глаза он видел, что Ильзе и Нарсисо слились в неистовом поцелуе.

Стоило дону Ригоберто обнять подозрительно послушную жену, как он снова ощутил эрекцию; знакомые формы лишь подстегивали ее. Он прошептал Лукреции на ушко:

— Знаешь, что мне предложил Нарсисо?

— Могу себе представить. — Прямота доньи Лукреции обескуражила дона Ригоберто не меньше, чем сорвавшееся с ее губ вульгарное словечко: — Чтобы ты трахнул Ильзе, а он меня?

Дону Ригоберто захотелось ударить жену, но вместо этого он нежно поцеловал ее в губы. Взволнованный, растерянный, готовый расплакаться, он шептал Лукреции, как сильно ее любит, как страстно желает, как он счастлив, хоть и недостоин такого счастья.

— Я люблю тебя, — повторил Ригоберто вслух, — люблю всем сердцем.

Серое небо над Барранко прояснялось, тоска и одиночество постепенно отступали. Немного успокоившись, дон Ригоберто отыскал в тетради еще одну актуальную сентенцию господина Тэста (Валери и валерьянка — отличное сочетание): «Tout ce qui m'etait facile m'etait indifferent et presque ennemi».[62]

Прежде чем его сковала тоска и затопила меланхолия, дон Ригоберто усилием воли заставил себя вернуться в звериную гостиную, в ночь, наполненную табачным дымом, — кто же из них курил: Ильзе или Нарсисо? — опасной смесью шампанского, виски и коньяка, музыкой и пороком, где развлекались уже не две супружеские пары, что выбрались поужинать в Коста-Верде, а четверо неверных любовников, менявших партнеров с невероятной легкостью, словно картинки в калейдоскопе. Свет погасили? Давным-давно. Скорее всего, это сделал Нарсисо. Пробивавшийся через окно луч садового фонаря выхватывал из темноты силуэты убитых животных. Нарсисо определенно знал толк в ловушках. Дон Ригоберто почти сдался; его душа еще слабо сопротивлялась, а тело, освободившись от страхов и сомнений, готово было поддержать затеянную братом-близнецом игру. Кого он ласкал, притворяясь, что танцует, всякий раз немного удивляясь, когда кончалась одна песня и начиналась другая, — Ильзе или Лукрецию? Какая разница? Что за наслаждение обнимать женщину, чувствовать сквозь тонкую ткань ее упругую грудь, медленно целовать шею, ласкать ушко кончиком языка! Нет, Лукреция была не такой хрупкой и тонкокостной. Дон Ригоберто повернул голову, ища глазами Нарсисо и его партнершу.

— Кажется, они поднялись наверх. — В голосе Ильзе слышались раздражение и скука. И даже едва различимые злорадные нотки.

— Куда? — спросил дон Ригоберто, безмерно стыдясь собственной тупости.

— А ты как думаешь? — поинтересовалась коварная Ильзе с истинно немецким остроумием. — Полюбоваться луной? Или, может, пописать? Как по-твоему?

— В Лиме луну не видно, — пробормотал дон Ригоберто, отстраняясь. — Да и солнце только летом. Чертов смог.

— Нарсисо давно положил глаз на Лукре, — безжалостно продолжала Ильзе; она говорила так, словно происходящее совершенно ее не касалось. — Только не говори, что ни о чем не догадывался, ты не так прост.

Опьянение окончательно рассеялось. Лоб дона Ригоберто покрылся испариной. Потрясенный, онемевший, он спрашивал себя, возможно ли, чтобы Лукреция так легко попалась на удочку его брата, когда вновь послышался полный яда голосок Ильзе:

— Признайся, Ригоберто, ты ведь слегка ревнуешь.

— Слегка, — согласился дон Ригоберто. И добавил с внезапной откровенностью: — На самом деле я люто ревную.

— Я сначала тоже ревновала, — обронила Ильзе, словно речь шла о сущей ерунде, вроде партии в бридж. — Но к этому быстро привыкаешь и начинаешь воспринимать спокойно, как дождь за окном.

— Так что же, — пробормотал сбитый с толку дон Ригоберто, — значит, вы с Нарсисо уже играли в эту игру?

— Раз в три месяца, — с прусской прямотой заявила Ильзе. — Не слишком часто. Нарсисо считает, что время от времени такие приключения необходимы, они освежают чувства. И всегда с избранными, проверенными людьми. Иначе никакого смысла.

«Он ее, конечно, уже раздел, — думал дон Ригоберто. — Теперь она в его власти». Сможет ли Нарсисо дать Лукреции то, к чему она привыкла? Внезапный и резкий, словно электрический разряд, вопрос Ильзе вернул его к реальности:

— Хочешь на них посмотреть?

Женщина снова приблизилась к дону Ригоберто почти вплотную. Ее светлые локоны щекотали ему ноздри.

— Ты серьезно? — тупо спросил дон Ригоберто.

— Хочешь? — повторила свояченица, слегка касаясь губами его уха.

— Да, да, — закивал он. Дону Ригоберто казалось, что он вот-вот изойдет потом и совсем испарится.

Ильзе уже тянула его за рукав.

— Только тихо, не шуми, — предупредила она шепотом.

Дон Ригоберто позволил увлечь себя к винтовой лестнице, ведущей наверх, в спальни. Все было погружено в темноту, лишь в коридор проникал из окна тусклый свет фонаря. Мягкое покрытие поглощало звук шагов; сообщники крались на цыпочках. Сердце дона Ригоберто готово было выпрыгнуть из груди. Что его ждет? Что он увидит? Ильзе вдруг остановилась и принялась разуваться, шепотом приказав:

— Снимай ботинки.

Дон Ригоберто повиновался. Он чувствовал себя на редкость смешным и нелепым: жалкий болван в носках, посреди темного коридора, которого Ильзе ведет за руку, как он сам водил когда-то маленького Фончито.

— Не шуми, ты все испортишь, — тихонько велела женщина.

Дон Ригоберто машинально кивнул. Ильзе проскользнула вперед, открыла какую-то дверь и жестом подозвала свояка. Проникнув в спальню, заговорщики спрятались за выступом стены. Широченная кровать напоминала театральную декорацию. На ней, в ярком свете люстры, сцепились в хищных объятиях Лукреция и Нарсисо. Они не замечали ничего вокруг, захваченные неистовым ритмом. Слух дона Ригоберто уловил синхронные сладкие стоны.