Так быстро он не ездил на своем велосипеде уже давно; к тому моменту, как велосипед вкатился в деревню, сердце немолодого почтового служащего готово было разорваться. Он рухнул на землю прямо перед пекарней, успев издать не то предупреждающий, не то призывающий на помощь крик. Пекарь и его работники выскочили на улицу и увидели лежащего старика, в широко раскрытых глазах которого застыл страх. Почтальона подняли на руки и внесли в дом, где положили на стол, на котором только что месили тесто для сладких булочек. Перепачканный мукой, старик показывал пальцем в сторону леса и сбивчиво повторял, что Лукас Карле наконец нашел свою смерть, что по нему давно веревка плакала и странно, что этого не случилось раньше. Редкостный он был мерзавец, форменная скотина. Так в деревне и узнали о случившемся. Новость мгновенно облетела все дома один за другим; пожалуй, столь значительного события в этих краях не происходило с самого окончания войны. Жители повыходили из домов, и вскоре на площади собралась практически вся деревня, за исключением пяти учеников старшего класса местной школы, которые засунули головы под подушки и усиленно изображали сладкий безмятежный сон.

Вскоре полицейские уже стучались в дома врача и судьи — те еще спали, но, услышав о случившемся, не потребовали много времени на сборы. Процессия, состоявшая из официальных лиц, представителей закона и сопровождаемая кое-кем из жителей деревни, вскоре уже направлялась в сторону леса — туда, куда указал дрожащим пальцем перепуганный почтальон. Тело Лукаса Карле, висевшее наподобие огородного пугала буквально в двух шагах от лесной тропинки, было обнаружено очень быстро. Стали вспоминать, кто и когда в последний раз видел учителя живым, и выяснилось, что еще с пятницы о нем не было ни слуху ни духу. Покойного снимали с импровизированной виселицы вчетвером. Ночь была свежая, и труп окоченел, превратившись в негнущийся монолит. Врачу хватило одного взгляда, чтобы определить, что тот хоть и умер от удушья, но перед этим успел получить сильнейший удар чем-то тяжелым и твердым по затылку. Полицейским же, в свою очередь, хватило нескольких секунд, чтобы сообразить, что если кто и может дать какие-то внятные пояснения по поводу случившегося, то это ученики повешенного, с которыми он как раз и ушел в предусмотренный учебным планом поход по окрестностям.

— Приведите сюда этих парней, — приказал комендант.

— Зачем еще? По-моему, это зрелище не для детей, — возразил судья, чей внук также числился среди учеников жертвы.

Впрочем, замять такое дело не представлялось возможным, а раз так, то и всех возможных свидетелей и подозреваемых следовало допросить. Следствие было проведено силами местных правоохранительных органов скорее по обязанности и, быть может, из чувства служебного долга, но никак не по причине искреннего желания установить истину. Ученикам-старшеклассникам пришлось давать показания; они, естественно, всё отрицали: по их словам выходило, что они, как всегда в это время года, пошли в лес, где играли в мяч, устроили соревнования по вольной борьбе, перекусили тем, что принесли с собой из дому, а затем, взяв освободившиеся корзинки, разбрелись в разные стороны собирать грибы. В соответствии с полученными от учителя инструкциями, когда начало смеркаться, они собрались в условленном месте на идущей через лес тропе, немало удивленные тем, что не услышали знакомого каждому свистка учителя, которым тот обычно подзывал учеников к себе. Самого учителя тоже нигде не было видно. Его долго и безрезультатно искали, затем ждали на дороге, а когда совсем стемнело, решили возвратиться домой. Сообщать о пропаже учителя полиции никому из учеников, само собой, и в голову не пришло. По их словам, все подумали, что Лукас Карле просто-напросто один вернулся домой или же зашел по каким-то делам в школу. Больше от ребят ничего добиться не удалось. Само собой, они уверяли, будто понятия не имеют, что жизнь их уважаемого учителя столь неожиданно оборвалась и как именно это произошло.

Рольф Карле, в школьной форме, в свеженачищенных ботинках и в форменной школьной фуражке, натянутой на самые уши, шел вместе с матерью по гулкому коридору префектуры. Он выглядел так, как и положено выглядеть подростку в его возрасте: был худощав и несколько нескладен; кроме того, лицо его покрывали веснушки, зато взгляд свидетельствовал о пытливом уме, а тонкие руки — о мягком характере. Мать и сына завели в просторное, почти пустое помещение, стены которого были выложены кафелем, а в центре на больничной каталке, освещенный лампами, лежал накрытый простыней труп. Мать вынула из рукава носовой платок и тщательно протерла очки. Когда врач-патологоанатом отдернул простыню с лица покойника, она наклонилась над каталкой и долго, в течение чуть ли не минуты, внимательно вглядывалась в деформированное последними судорогами лицо мертвеца. Затем жестом подозвала сына, чтобы тот тоже посмотрел в лицо покойника; потом женщина опустила глаза и, всплеснув руками, закрыла ладонями лицо — ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из окружающих заметил ее радость.

— Это мой муж, — наконец сказала она.

— Это мой отец, — подтвердил Рольф Карле, изо всех сил стараясь говорить спокойно и по возможности печально.

— Примите мои соболезнования. Ваша семья понесла невосполнимую утрату… — пробубнил доктор, почему-то покраснев при этом. Он вновь накрыл труп простыней, и все трое несколько минут постояли рядом с покойником, рассеянно глядя на контуры тела, вырисовывавшиеся под тканью. — Я еще не проводил вскрытия, но, по-моему, речь идет о самоубийстве; очень, очень вам сочувствую.

— Ну что ж, полагаю, на этом формальности закончены, — сказала мать.

Рольф взял ее под руку, и вдвоем они не торопясь вышли из зала. Звук шагов, гулко разносившийся по пустому помещению с голым цементным полом, на всю жизнь остался в памяти Рольфа и всегда ассоциировался у него в душе с чувством радости и покоя.

— Никакое это не самоубийство. Твоего отца убили твои товарищи по школе, — заявила сеньора Карле, когда они с сыном вернулись домой.

— Откуда ты знаешь, мама?

— Я просто уверена в этом, и я готова поблагодарить их за то, что они сделали, потому что, если б они не решились на этот поступок, нам с тобой рано или поздно пришлось бы это сделать самим.

— Пожалуйста, не говори так, — испуганно пробормотал Рольф, которому и в голову не могло прийти, что в душе его матери остались хоть какие-то чувства, кроме покорности и страха; теперь же, после смерти отца, выяснилось, что мать не только боялась, но и всем сердцем ненавидела этого страшного человека. До того Рольф считал, что такое чувство испытывает только он сам. — Ну все, что случилось, то и случилось. Давай забудем об этом.

— Нет уж, ни в коем случае, мы не должны забывать о том, что с нами было; наоборот, мы должны всегда об этом помнить, — сказала мать, как-то по-новому улыбаясь сыну.

Жители деревни так настойчиво пытались стереть следы об учителе Карле и его странной смерти из общей памяти, что вполне преуспели бы в этом, если бы не вмешались сами мальчишки-убийцы. Долгие годы они копили обиду, злость и смелость, чтобы решиться на такой действительно дерзкий, чудовищный поступок. Подсознательно каждый из них понимал, что, наверное, никогда в его жизни не произойдет ничего более значительного. Им вовсе не хотелось, чтобы память об этом поступке — не важно, называть ли его злодеянием или благодеянием, — бесследно растаяла, как стираются воспоминания о чем-то обыденном. Нет, конечно; на похоронах учителя они стояли вместе с другими учениками в парадных костюмах и подпевали заупокойным молитвам. Они же, как самые старшие, возложили к гробу венок от имени учеников школы и при этом все время смотрели куда-то в землю, чтобы никто не заметил, как они обмениваются заговорщическими взглядами. После похорон они с полмесяца хранили полное молчание, все ожидая, что в одно прекрасное утро им предъявят обвинение, подтвержденное неопровержимыми уликами, арестуют и отправят в тюрьму. Страх пропитал их насквозь, и некоторое время мальчишки просто не знали, как жить дальше с этим страхом. Так продолжалось до тех пор, пока им не подвернулась возможность выразить свои страхи в словах, придав им таким образом форму. Дело было после урока физкультуры, на котором старшеклассники играли в футбол: после матча в раздевалке собрались игроки обеих команд; довольные жизнью и насквозь пропотевшие, они переодевались и принимали душ со смехом, шутками и, как подобает мальчишкам, то и дело устраивая возню. Пятеро подростков, участвовавших в убийстве, не сговариваясь, задержались в душе дольше остальных и, когда в раздевалке не осталось лишних свидетелей, не одеваясь, подошли к зеркалу и внимательно осмотрели друг друга, чтобы окончательно убедиться, что ни на одном из них не осталось видимых следов случившегося. Один из парней улыбнулся, рассеяв этой улыбкой нависшую было над ними тень опасности. Мальчишки вдруг почувствовали себя такими же, какими были до убийства. Они хлопали друг друга по плечам, обнимались и кривлялись совсем как маленькие дети. В конце концов, Карле получил по заслугам: он был редкостной скотиной, садистом и психопатом, — вынесли они себе оправдательный приговор. Затем, вспомнив в подробностях, как все происходило в день убийства, они обнаружили огромное количество оставленных ими неопровержимых улик и ведущих к ним следов. То, что их до сих пор не арестовали, можно было списать либо на чудо, либо же на нежелание тех, кто должен был расследовать это дело, докопаться до истины. С этого момента все пятеро уверовали в свою безнаказанность. В конечном счете, если хорошенько подумать, кому придет в голову выдвинуть против них обвинения? Если будет назначено расследование, то вести его станет не кто иной, как начальник местной полиции — отец одного из участников преступления. Дойди дело до суда — и председательствующим на нем был бы деревенский судья, приходившийся дедушкой одному из убийц. Что же касается присяжных, то практически все они были бы родственниками, друзьями или соседями тех семей, в которых росли и воспитывались все пятеро. В этом маленьком городке все знали друг друга, многие семьи породнились между собой, и никому, похоже, не хотелось ворошить случившееся и копаться в истинных причинах смерти Лукаса Карле. Судя по всему, даже его ближайшие родственники не слишком переживали по поводу его безвременной кончины, а, скорее наоборот, вздохнули с облегчением. Поговорив друг с другом, парни выяснили то, что каждый из них давно подозревал: и жена, и сын учителя-садиста втайне мечтали о том, чтобы он исчез из их жизни, причем исчез все равно, каким образом; и, когда это наконец произошло, ветер благодатных перемен в первую очередь коснулся именно их дома и, пройдясь по нему от крыши до пола, наполнил его уже забытым в семье Карле свежим воздухом и ощущением чистоты и легкости.