– Это ты меня так зовешь?

– Ага.

– Если желаешь меня видеть, обращайся к моей секретарше. Посмеешь еще раз вот так крикнуть, я заведу на тебя дисциплинарное дело.

– Отлично, шеф.

– Так что тебе надо?

– Хотел с тобой поговорить по поводу парковки.

– Какой еще парковки?

– Ну как же… парковка в Валь-д’Уаз. Я ездил на местность.

– Ты… что? Нет, ты смеешься, что ли? Ты правда туда ездил?

– Правда.

– Ой, держите меня! Олух… Какой же олух!

Он зашелся хохотом и весь побагровел – того гляди, задохнется.

– Да я же просто так сказал – в шутку!

– …

– Мы получили письмо… Ну, они там мечтали нас нанять… И я принес тебе бумажки ради хохмы… вот уж не думал, что ты туда попрешься… Нет, это слишком даже для тебя!

– …

– Ты что же, думал, у какого-то паршивенького городишки хватит средств оплатить нашу работу? У них небось глаза на лоб повылезали, когда ты к ним явился.

– …

– Я знал, что ты кретин, но не до такой же степени! И хорошо, что я тебя так обул с японцами.

Все еще заливаясь смехом, он вышел из кабинета. Шаги его удалялись, но смех остался тут, словно набился мне в уши. Если я ничего не сделаю, он так и останется со мной навсегда, будет всю жизнь глумливо напоминать: ты слабак! И тут все сдерживающие центры в мозгу разом отказали. Бешеный зверь, которого правила приличия держали в узде, наконец пробудился. Гайар перегнул палку. Я спокойно встал, вышел в коридор, сначала медленно пошел, потом прибавил шагу. Догнал Гайара в несколько прыжков. Рванул за шиворот. Он повалился навзничь, закричал: “Эй-эй, ты что!” А больше ничего и крикнуть не успел – я со всей силы заехал ему ногой в челюсть. Хрустнул сломанный зуб, впрочем, это могло мне и померещиться. Он вырубился с первого удара, мне бы на этом и остановиться. Но я не мог – во мне клокотала ярость. Я бросился на колени и приподнял Гайара. Он попытался оттолкнуть меня – значит, что-то соображал. Но я размахнулся и саданул его кулаком прямо в нос. Насчет зубов я, может, и ошибся, но тут уж никакого сомнения: нос я ему сломал. Он взвыл от боли, хлынула кровь, залила лицо и шею. Я бы лупил его и дальше, если бы не подоспели двое коллег. Меня схватили за руки, оттащили. Гайар, окровавленный, лежал на полу. Сбежалось уже много народу. Но вместо того, чтобы оказать ему помощь, все стояли, ошеломленные.

Интенсивность боли: 1

Настроение: большое облегчение

Я побрел в свой кабинет, постепенно приходя в себя. Все время, пока я догонял и избивал Гайара, во мне словно говорил кто-то другой, кто вывел точный счет всем обидам. Я закрыл за собою дверь, сел за стол. И сразу почувствовал: что-то изменилось. У меня не болела спина. Боль исчезла бесследно, первый раз за десять дней. Чудеса! Она поутихла и отползла, когда мы были в Бретани, но тут совсем прошла. Какое блаженство. Самое большое счастье – когда у тебя ничего не болит. Во мне проснулась жажда жить и любить. На какой-то миг эта яркая вспышка заставила меня забыть, что я натворил. Скорей всего, одно с другим тесно связано. Это из-за него, из-за Гайара, у меня заболела спина, а теперь, когда я с ним сквитался, все наладилось. Откровенно говоря, какая-то напряженность ощущалась, еще когда мы только готовились к тому злосчастному совещанию, было заметно, что Гайар темнит, но я не придавал этому значения. Тело оказалось прозорливее сознания и по-своему отозвалось на коварство. Я бегал по врачам, делал рентген, МРТ, искал и не находил, в чем причина боли, а виновник каждый день расхаживал рядом со мной. Словом, если у тебя что-то болит, иногда стоит просто пошире открыть глаза и посмотреть по сторонам.

Не знаю, сколько я просидел так один. Десять, двадцать минут или час? Мне полегчало, и я выпал из времени, минуты порхали вокруг меня мотыльками. Я слышал шепот и беготню в коридоре, кто-то топтался перед дверью моего кабинета. До меня стало доходить: кажется, что-то пошло не так. Наконец в дверь постучали. Я сказал: “Войдите”, и передо мной возник Одибер. Мой вид его, похоже, шокировал:

– Вы… улыбаетесь?

– Нет… то есть не из-за того… А потому что спина перестала болеть.

– Вы хоть понимаете всю серьезность того, что вы учинили?

– Да, месье.

– Ну и… вы сожалеете? Раскаиваетесь?

– …

– Имейте в виду: никакие оправдания не помогут. Вы будете уволены.

– Я понимаю.

– И что же, вам наплевать?

– Нет… разумеется, нет.

– …

– …

– Мне очень неприятно. Вы проработали у нас десять лет, и я всегда ценил вас как серьезного, положительного человека. Вообразить не мог, что вы способны на такое…

– Я тоже.

– Но почему же вы это сделали?

– Да как-то… не знаю.

– Ладно, не хотите говорить – как хотите, дело ваше. Но должен вас предупредить: вы будете уволены за тяжкий проступок. То есть без выходного пособия.

– …

– А перед этим вам придется пройти одну процедуру… Это ничего не изменит, но таков порядок в подобных случаях.

– Какую процедуру?

– Вы должны посетить психолога.

– Психолога?

– Да. Психолога.

Интенсивность боли: 0

Настроение: тревога за будущее, но все равно облегчение

После разговора с Одибером я собрал свои вещички (всего-то набралась одна коробка). Не так уж много материальных следов осталось от времени, которое я тут провел. Одного часа хватило, чтобы упаковать все десять лет. Я всегда предпочитал работать без лишнего шума, вкалывать, а не пускать пыль в глаза, но теперь – баста. Отколошматив Гайара, я не только дал волю злости на мерзавца, что довел меня до крайности, но и покончил с собой как с обеспеченным служащим. Сломал карьеру собственными руками.

Можно было истолковать эту выходку и так. Теперь у меня нет выбора. Придется выбирать другую дорогу, и я чувствовал, что сил у меня хватит. Увы, мой оптимизм был тут же посрамлен. Не успел я поверить, что теперь все будет хорошо, как спина разболелась опять. Дал выход агрессии – и все в порядке? Как бы не так! Боль возвращалась как настырный нахлебник: думаешь, наконец-то от него избавился, а он опять тут как тут. Нет, я не выздоровел. Наоборот – после затишья новый приступ казался еще острее. К физическому страданию добавлялась мучительная мысль, что избавления нет и не будет.

Из кабинета я вышел несчастным и сгорбленным. Коллеги с ужасом смотрели на меня (спасибо хоть смотрели!). Должно быть, думали, что я сгибаюсь под бременем вины. А мне хотелось сдохнуть, я не знал, куда деваться от нескончаемой боли. Я зашел в тупик и уже не питал особых надежд на психоанализ. Начать с того, что мне трудно лежать, поэтому кушетка не годится. Выходя, я оставил охраннику свой пропуск-бейдж. Все кончено. На улице было все так же ясно, меня едва не ослепило солнце. Но очень скоро, будто в наказание за шалость, его закроют облака.