людей на свете станет больше вдвое, втрое, вчетверо, наконец? Тогда исчезновение, убийство или неправедное осуждение на длительный срок одиночки вовсе никого не будет волновать? Только гибель сотен и тысяч людей станет предметом разбирательства. Будут ли действовать законы Божьего возмездия через сто лет также, как сто лет тому назад от сегодняшнего дня? Моя жизнь должна дать ответ на этот вопрос…» – подумал Бурцев и поехал до конца главной улицы посёлка. Доехав до конечной остановки автобусов, он вышел и подошёл к пожилым женщинам.

– Здравствуйте, девушки! – обратился он к ним, – не подскажете, где улица Бакинских комиссаров? – Взрослые женщины заулыбались на обращение «девушки», и одна из них чуть выдвинулась навстречу Валерию и, указывая рукой дальше, сказала:

– Поезжайте вот в этот проулок и первый перекрёсток будет пересечением с улицей Бакинских комиссаров.

– Спасибо! – ответил Бурцев. Свернув налево на пересечении двух улиц, он проехал ещё метров сто и вдруг увидел прибитый жестяной номер с цифрой 18 на торце одного из брёвен дома. Дом был большой и не очень старый. Возле ворот стояла скамеечка от времени вросшая в землю и окрашенная в один синий цвет с воротами. На скамье сидела бледная старушка с поджатыми губами внутрь рта, как у всех беззубых людей. На неё было надето старое зимнее пальто с каракулевым воротником, а на ноги – подшитые старые валенки. На голове у женщины была повязана шаль коричневого цвета с завёрнутым в неё белым платком, чтобы не продувало голову. Было очевидно по отрешённому взгляду старушки, что она прощается с белым светом и мысленно перебирает какие-то моменты прошедшей жизни. «Эта бабушка точно живёт в этом доме. Она, наверное, мать одного из родителей Наташи. Что-то тепло для такой погоды одета бабуся…» – подумал Бурцев и проехал до магазина, расположенного в старой металлической автолавке на колёсах. Колеса у автолавки оказались спущенными, что означало нетранспортабельность магазина. Бурцев остановился и вышел посмотреть, чем торгуют в магазинчике. В окошечке на витрине лежало два сорта хлеба – серый по шестнадцать копеек и белый по двадцать пять копеек, а также новые плетёные сетки авоськи по тридцать копеек. У окна киоска на подставленном винном ящике стояла пожилая женщина и о чем-то разговаривала с продавщицей. Бурцев вернулся к машине и оглянулся на восемнадцатый дом. Бабушка продолжала сидеть на лавочке неподвижно. «Очень неудобно для наблюдения расположен дом. Где же мне неприметно стоять, чтобы наблюдать за входящими и выходящими людьми?.. Проеду до начала улицы и посмотрю там место для стоянки», – подумал Бурцев и медленно поехал по неширокой заасфальтированной улице с бревенчатыми домами по сторонам. В черте города ещё сохранилось множество тихих улиц, больше похожих на улицы в больших деревнях.

Бурцев простоял на перекрёстке, примерно, пятнадцать минут. В салонное зеркало заднего обзора он видел, что никто не входил и не выходил из дома. Бабушку на лавочке уже было не видно из-за большого расстояния и загораживающего палисадника, но людей около дома не появлялось. Валерий тронулся с места и поехал в центр города, надеясь кого-нибудь подвезти попутно. При выезде из посёлка ему махнула девушка.

– В центр?

– Садитесь, – ответил Бурцев. Он оглянулся по сторонам, а потом посмотрел и во все зеркала. Валерий старался определить, видит ли кто-нибудь, что он посадил девушку. «В прежние времена при посадке здесь пассажиров я озирался, стараясь понять, есть ли где ещё пассажиры, желающие уехать в центр города на такси. Теперь же я огляделся не по этой причине… Мне хотелось убедиться: видит ли кто-нибудь, что я посадил эту пассажирку… Почему я после Зои, если подсаживал молодую женщину, начинал непременно оглядываться по сторонам, с целью определить, а не видит ли кто, что в мою машину садится одинокая пассажирка?.. Я боюсь повторного случая, что произошёл с Зоей? Нет! Такое уже не может повториться. Это невероятная случайность, что мне удалось лишить сознания жертву и увезти её в дом отца. Сейчас я подспудно желаю, в случае согласия какой-нибудь женщины ехать ко мне домой за город, оставить её навечно у себя и положить где-нибудь рядом в саду с первой жертвой… Да-да! Мне невольно хочется опять выстрелить женщине в подзатылочную ямочку на шее после любви! Это первые признаки помешательства…» – подумал Бурцев и прогнал прочь навязчивое желание.

– Где в центре вы намерены выйти?

– Можно у главного универмага, – ответила девушка с заднего сиденья. Бурцев знал, что если женщина в пустой машине садится позади, то она почти наверняка тяжело поддаётся на разговор и знакомство. Или она замужем, или такая пассажирка не ищет случайных связей с мужчиной. До высадки пассажирки Бурцев не сказал больше ни единого слова. Девушка рассчиталась и вышла.

«Теперь при каждом приезде в посёлок Судоремонтников мне непременно следует дежурить невдалеке от дома Гладышевой», – подумал Бурцев и поехал за сменщиком.

ГЛАВА 5

Николай Сарви стал жить с родной бабушкой по отцу ещё до судимости за изнасилование. Его родители разошлись. Отец много и часто пил горькую, и мать Коли ушла к другому мужчине. Мать вышла замуж за трезвого, хозяйственного и толкового вдовца. Коля пытался с ними жить, но отчим был человеком аккуратным и педантичным, что очень раздражало пасынка. Все инструменты необходимые для ремонта дома у отчима всегда были прибраны, а Коля часто нарушал этот порядок. Если бы родной отец сказал Николаю, что инструмент нужно прибирать на место после использования, то у сына на отца за подобное замечание вряд ли возникла бы обида. Однако, когда подобное замечание Николаю делал отчим, гнев от несправедливых придирок, как он считал, выводил его из себя. С первых дней Коля после каждой «придирки» отчима уходил ночевать к бабушке. Все реже и реже Коля возвращался к матери и отчиму, а через год и вовсе перестал покидать дом бабушки. Летом Николай с хоккейной командой во главе с тренером регулярно бегали в парк играть в футбол. Там ему случайно приходилось встречать пьяного отца в компании других собутыльников, сидящих на траве под деревьями. Коля начал стесняться отца и часто со слезами на глазах старался обойти стороной то место, где выпивающий родитель часто сидел с друзьями, а потом засыпал в беспамятстве. Возможно, по этой причине Коля стал раньше всех из троих друзей курить табак и пить спиртные напитки. Мальчик он был высокий и тренер ему давно определил роль защитника, где скорость не была так важна, как у ребят играющих впереди. Однако из-за курения Коля и на задней линии не поспевал оказывать достойное сопротивление нападающим соперника, потому что всюду запаздывал. Одышка и быстрая усталость стали заметны не только ему самому, но и тренеру. Если бы не тюрьма, то тренер в скором времени, наверное, отчислил бы Колю из команды.

Удивительно, но первый раз Николай Сарви попробовал сваренный из маковой соломки наркотик – в лагере. Казалось бы, что в колонии такое немыслимо, но реальная жизнь опровергала это наивное заблуждение. У осуждённого человека советское государство в лагере забирало себе пятьдесят процентов зарплаты. Если заключенный за месяц на производстве зарабатывал триста рублей, то только половину он получал на свой лицевой счёт и мог их тратить на себя или переводить почтовым переводом родственникам на свободе. Деньги, что заключённые отправляли почтовыми переводами своим близким, по договорённости возвращались обратно в лагерь. Через вольнонаёмных работников колонии с десятикратной переплатой деньги заключённых возвращались в лагерь в виде чая, спиртных напитков, сильнодействующих снотворных и даже в виде маковой соломки со шприцами, ацетоном и другими необходимыми составляющими для варки наркотика. На «стройки народного хозяйства» Николай Сарви вышел уже опытным наркоманом. Если первые уколы в вену не превышали двух «кубиков» в день, то на воле Коля «разогнал» дозу до десяти «кубов». Родная бабушка со слезами иногда делилась с ним своей крохотной пенсией, наблюдая, как внук мучится от «ломки» во время отсутствия денег. Николай предпринимал попытки отказаться от наркотиков и бывало, что выдерживал больше месяца. Однако, как говорят наркоманы со стажем, – опиум терпелив.

Отбыв с трудом срок на «химии», Николай стал полностью свободным. От надзора со стороны милиции он был избавлен, потому что освободился из лагеря условно.