Старшим быть нелегко — надо во всем подавать пример. Кто же он — отчаянный разведчик? Развенчанный король? Черновик? Суррогатный отец? Как и Каин Авеля, в детстве старший брат неоднократно порывался меня убить. Однажды он в этом почти преуспел. Дело было в По, в игровой комнате в подвале виллы «Наварра», по которой Шарль гонялся за мной с гаечным ключом в руке. Меня спасла кузина Жеральдина, бросившаяся ему наперерез. В другой раз он обстреливал меня шариками для игры в петанк, причем целился в лицо. Я приплясывал на месте, уклоняясь от стальных хромированных снарядов. Наши жестокие столкновения производили сильное впечатление на кузена Эдуара, который моложе нас на несколько лет. Сегодня Эдуар Бегбедер работает в ЮНИСЕФ, разъезжает с гуманитарными миссиями. Он бывал в Руанде, Боснии, Осетии, на Шри-Ланке после цунами, — полагаю, за свою жизнь он повидал ужасов больше, чем кто-либо другой из моих знакомых. Тем не менее он не может забыть, как я истошно вопил, удирая от Шарля. Кроме того, старший братец регулярно топил меня во всех бассейнах и морях, крепко держа мою голову под водой, — именно благодаря ему я стал чемпионом по задержке дыхания и даже сегодня легко могу не всплывать около двух минут. Еще он пытался удушить меня подушкой, придавив мне плечи коленками, чтоб не дрыгался. Я никогда на него не обижался, потому что сам провоцировал его на грубость, ломая все, что он строил, — домик из «Лего», песчаный замок или модель самолета. У моего отца тоже был старший брат — властный, высокомерный, насмешливый (Жеральд Бегбедер); он искренне ненавидел отца всю свою жизнь. Ненависть старшего к младшему естественна (новенький отбирает у него долю пирога), но она не обязательно взаимна. Я довольно рано избрал тактику плутовства в духе Ганди — в ответ на проявление силы постоянно задирал брата. Единственное отличие между мной и Махатмой состояло в том, что я чаще всего нападал исподтишка, например, поддавал ему острой коленкой под зад с криком: «Берегись!» — к таким уловкам, насколько мне известно, основатель современного индийского государства никогда не прибегал. Брат потом долго ходил с желто-зелеными синяками. Следовательно, его братоубийственные поползновения можно квалифицировать как самооборону. В общем и целом, мы были нормальными мальчишками и носили свои синяки гордо, как медали.

Досаждая брату, я пытался изменить судьбу нашей семьи. Мы с Шарлем не желали походить на старшее поколение: наш отец рассорился со своим братом, они судились из-за наследства и никак не могли договориться об управлении «Беарнскими оздоровительными курортами». Я беспрестанно дразнил брата, но только оттого, что не умел попросту, без выкрутасов, сказать: «Шарль, я тебя люблю». Ну вот, все-таки сказал, но больше повторять не буду, один раз в жизни — вполне достаточно. Понталис пишет, что два брата могут питать друг к другу любовь, ненависть или дружеское расположение; иногда эти три ингредиента, перемешавшись, оборачиваются гремучей смесью. На шкале братских чувств, от гомосексуального инцеста до братоубийства, я бы расположил наши отношения строго посередине, где-то между взаимным обожанием и нарочитым безразличием. Довольно скоро я смирился и принял неизбежное: у него жизнь будет правильно организованная, у меня — беспорядочная. Однако, оставаясь соперниками, против внешнего мира мы выступали единым фронтом: стоило какому-нибудь чужаку затронуть одного из нас, второй не задумываясь бросался на защиту и готов был биться до смерти. Шарль любил командовать, но любил и покровительствовать. Наши вечные подколки, взаимные оскорбления, жестокая пикировка связывали нас прочной нитью; я не мог удержаться от смеха, когда он, обзывая меня «лакеем», требовал, чтобы я подал на стол очередное «блюдо»… Или в ресторане, когда он пытал метрдотеля: «Камамбер у вас действительно хороший?» «Полагаю, да», — отвечал тот. «Ах, вы полагаете? Соблаговолите проверить». «Соблаговолите!» Я так хохотал, думал — умру.

Я вырос под гнетом этого блистательного диктатора, чью непререкаемую властность, слава богу, несколько смягчала самоирония. Он родился в один день с Адольфом Гитлером, и я никогда не уставал ему об этом напоминать. На мой взгляд, это служит лучшим доказательством того, что астрология — точная наука. Мать без конца разнимала нас. Когда Хлоя жалуется, что у нее нет ни сестры ни брата, я всегда говорю ей: «Ты просто не понимаешь своего счастья». В других семьях отношения складываются точно так же, и я не держу на брата зла. Я родился позже него, ему было необходимо меня победить, сокрушить узурпатора, сверхштатного ребенка, чтобы пребыть Великим Карлом; ну а мне пришлось давать ему отпор, дабы доказать миру свою неповторимость и независимость и самоутвердиться в качестве Фридриха. Таким образом Шарль сделал младшего братишку сильным.

Как, скажите на милость, убить отца, если его никогда нет дома? Оставался брат. Каждый приспосабливается как может.

Взлеты и падения, случавшиеся в личной жизни нашей матери, имели ряд побочных последствий. С нуля до шести лет — богатство, с шести до восьми — бедность, с восьми до четырнадцати — роскошь, с четырнадцати до восемнадцати — почти нищета. Вместе с матерью мы перебирались в ее маленьком белом «Фиате-127» из огромных апартаментов в крошечные конурки. Никто не обвинит мою мать в корысти: из чистого романтизма она дважды без колебаний бросала великолепное жилье и втискивалась с обоими сыновьями в квар-тиренку, оплачиваемую грошовыми гонорарами за переводы дебильных романов серии «Арлекин». Еще вчера у каждого из нас была своя комната, а назавтра мы уже опять спали на двухъярусной кровати. Мы не голодали — просто носили свитеры с заплатками на локтях. Когда мне было 17 лет, мы жили на улице Коэтлогон и делили с братом одну спальню на двоих; стены в ней были обтянуты голубой тканью. Нам даже случалось приводить туда девчонок — в свои односпальные койки. Шарль занимался с ними любовью в полной тишине, зажимая очередной подружке ладонью рот, — я в это время притворялся, будто сплю. Иногда посреди ночи он будил меня и требовал прекратить кашлять или ворочаться; я в ответ предлагал ему перестать скрипеть зубами и храпеть. Когда он корпел над высшей математикой, я нарочно включал на полную громкость «Blue Oyster Cult». Совместное существование — это не так уж просто. По достижении совершеннолетия каждый из нас постарался как можно быстрее сделать из дому ноги, и с тех пор мы отдалились друг от друга. Наверное, он испытал облегчение. Я все еще прихожу в себя.

Я так и не разобрался, почему мы разошлись: то ли потому, что изначально были слишком разными, то ли, наоборот, я сам изо всех сил старался стать непохожим на брата, так как догадывался, что будущее нас разлучит, и мой единственный шанс выдержать этот новый развод — сделаться полной противоположностью Шарля. У нас впереди было две жизни, у каждого своя, и нам вряд ли удалось бы прожить их вместе. Только после того, как мы расстались, я осознал, насколько был привязан к своему лжеблизнецу. С того дня как брат ушел из дома, я не переставая искал ему замену. Старших приятелей, которые говорили мне, куда идти и что делать (американцы называют это явление «ролевой моделью»). Я очень рано приобрел привычку следовать за тем, кто готов нести ответственность за двоих.

Поймите меня правильно: Шарль действительно наполнил смыслом мою жизнь. Я рос и взрослел в оппозиции к брату. Все мое существование подчинялось главному принципу — превратиться в его антипода. Может, это и глупо, но в десять лет я окончательно решил стать не таким, как он. Стать его «ян», его антиобразом, его искаженным отражением, его назойливой мухой, его странным двойником (по-немецки Doppelganger), его изнанкой, его теневым кабинетом, его альтер эго (тем, кто ему альтернативен), его мистером Хайдом. Он любит созидать? Я стану ниспровергателем. Он силен в математике? Я навалюсь на французский. Он любит игры в компании? Я уединюсь в углу с книжкой. У него нет отбоя от девчонок? Я буду рубиться с парнями на детском бильярде. Он верующий католик? Я превращусь в насмешливого безбожника. Я обожал анисовые и лакричные леденцы ТОЛЬКО ПОТОМУ, что он их терпеть не мог. Брат наслаждался играми в большой компании — я предпочитал в одиночку торчать у автоматов с видеоиграми: опускал в щель двухфранковую монету и, как одержимый, палил по всему, что движется, рушил кирпичные стены, поливал огнем марсиан в «Space Invaders», взрывал метеориты в «Asteroids» и крушил ракеты с пришельцами в «Defender». Все решилось еще в раннем возрасте: Шарль уже в девять лет читал «Picsou Magazine»[77]и коллекционировал электрические поезда; сегодня он жонглирует колоссальными инвестициями в энергетику и не скрывает, что намерен составить конкуренцию SNCF[78]. Никакой эволюции, мы с детства запрограммированы обществом, делающим нас безнадежно инфантильными.