Комиссар — человек опытный. Он понимает: несмотря на шутовской тон, я вот-вот взорвусь.

— Наберитесь терпения, пожалуйста.

Как только прокурор получит результат вашего анализа, вас отпустят. В досье на вас ничего нет.

— Сутки тюряги за дурацкую выходку? Французское общество сошло с ума!

— Вас пока просто задержали. Мы не можем прикрыть наркоторговлю, поэтому хватаем потребителей. Это как с проституцией: правосудие преследует клиентов. Не будь клиентов, не было бы и проблемы…

— С ног на голову!

— И с педофилией дело обстоит аналогично. Мы не в состоянии помешать психам насиловать детей, поэтому отлавливаем тех, кто распространяет детскую порнографию через Интернет.

— Но вы же должны понимать, насколько это несправедливо! Никто не спорит: тот, кто дрочит, вдохновляясь подпольным видео, нюхает снежок или трахает албанских проституток, ведет себя очень плохо, но, согласитесь, он ВИНОВАТ ГОРАЗДО МЕНЬШЕ, чем тот, кто снимает детское порно, закупает за границей тонну кокса или крышует шлюх!

— А чего вы хотите? Нет спроса — нет предложения.

— Вы рассуждаете, как какой-нибудь экономист. Сажать в тюрьму людей за их пороки — это главный прием диктатуры. Вы даже не отдаете себе отчета в том, что невольно способствуете возрождению моральных норм фашизма.

— А вы — отрыжка французской системы здравоохранения. Мы бережем здоровье граждан, потому что оно слишком дорого обходится обществу. Разве вам неизвестно, что после сорока лет кокаинист живет под постоянной угрозой инфаркта?

— Вот спасибо! То-то я смотрю, меня сегодня с самого утра полиция носит на руках!

Тут в разговор вступил Поэт:

— «Правление, основанное на принципе благоволения народу, подобно тому, как отец благоволит своим детям, иначе говоря, правление отеческое, при котором подданные, как малые дети, не в состоянии различить, что для них полезно, а что губительно, и вынуждены вести себя пассивно, ожидая, когда повелитель рассудит, в чем должно состоять их счастие, и когда он проявит доброту и пожелает позаботиться об этом счастии: такое правление есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить».

— Кто это сказал?

— Кант. В тысяча семьсот девяносто третьем году. В сочинении «О поговорке: «Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики».

— Оскар Уайльд сказал то же самое, только короче: «Нельзя сделать людей хорошими указом парламента».

Вскоре другой полицейский принес нам по лотку говядины с морковью, разогретой в микроволновке. Меню у них здесь каждый день одно и то же. Значит, настал час ужина. Наверное, на улице уже стемнело. Я не прикоснусь к этой бурде. Объявляю голодовку. В тот момент я верил, что буду ужинать в «Липпе». Просто я еще не имел дела с Жан-Клодом Мареном.

Мне здесь не хватит места, чтобы выразить все добрые чувства, которые я испытываю к Жэ-Ка. Жан-Клод Марен — прокурор Парижа. Когда пишешь о нем, надо соблюдать предельную осторожность, и в этом, вероятно, заключается главная причина того, почему о нем предпочитают вовсе не говорить. В то утро, 29 января 2008 года, Жан-Клод Марен пришел к себе в кабинет. Повесил пальто на плечики, сел за стол и придвинул к себе мое дело. Жан-Клод Марен отдал распоряжение, чтобы все дела, касающиеся известных людей, передавали лично ему. Внешне Жан-Клод Марен похож на Альбана Серэ (порноактера), но жизнь у него отнюдь не такая веселая. На должность прокурора Парижа Жан-Клода Марена назначил Жак Ширак. С тех самых пор Жан-Клод Марен только и делает, что требует предоставить дополнительную информацию и данные предварительных расследований, направляет запросы в суд, закрывает дела — в общем, повседневная жизнь любого прокурора довольно однообразна. При этом важно помнить, что Жан-Клод Марен в силах сломать судьбу любого жителя Парижа. Он может, когда захочет, отправить целую бригаду «олицейских ко мне домой или в издательство «Грассе». На фотографиях Жан-Клод Марен всегда в строгом галстуке и полосатой сорочке, чтобы никто не догадался, насколько он могуществен (это у Жэ-Ка-Эм такой камуфляж). Вот, например, 29 января 2008 года Жан-Клод Марен получил результаты анализа моей мочи, подтвердившие то, что всем и так уже было известно (ух ты! я нюхал кокаин! Франция в опасности!), и постановил, что надо меня помариновать в каталажке еще хотя бы ночку. Полицейские пытались аргументированно спорить с Жан-Клодом Мареном. Они твердили Жан-Клоду Марену, что я только употребляю наркотики, а не торгую ими, что я признал все имевшие место факты, а потому дальнейшее содержание меня под стражей нецелесообразно. Но Жан-Клод Марен пребывал в убеждении, что мой роман «99 франков» представляет собой апологию кокаина, из чего следует, что он книги не читал, так как ее герой Октав из-за своего пристрастия к наркотику теряет жену и работу, затем попадает в наркоклинику с «передозом», после чего оказывается в тюрьме как соучастник убийства. Из этого также следует, что Жан-Клод Марен не видит разницы между умыслом и реальностью, между персонажем романа и его автором. Он в этом не виноват: Жэ-Ка ведь не литератор, а юрист. Итак, в один безрадостный день Жан-Клод Марен вознамерился преподать урок клаустрофобии представителю «пипла», не сомкнувшему глаз всю ночь. Первые сутки пошли в зачет наказания Фредерику, теперь надо задать перцу и Октаву. Жан-Клод Марен возомнил себя моим папашей. Ни шагу дальше, чужой дядя! Ты незваный гость, и я лишь терплю тебя в своей книге. Ты мне не родня. И довожу до твоего сведения, что отныне и на веки вечные ты, Жан-Клод Марен, — узник этой истории. Я тоже обладаю властью и навсегда заключаю тебя под стражу в главе 27. Хотел поиграть в Жан-Клода? Хорошо, я сделаю тебе рекламу. Итак, обращаюсь ко всем будущим поколениям: слова «Жан», «Клод» и «Марен» больше не являются именем и фамилией забытого всеми чиновника, а становятся символом Слепой Политики и Патерналистского Кулака. Позволь же, дорогой Жанклод, — и это простая любезность с моей стороны — обессмертить тебя на долгие века, раз уж Ронсар не посвятил твоим предкам ни одной оды. Кому говорить спасибо? Фредди, графу де Монте-Кристо, пасынку Барона!

А вдруг Фрейд ошибался? Вдруг важнее всего не мать и не отец, а брат? Мне кажется, что с тех пор, как я появился на свет, все мои поступки продиктованы влиянием старшего брата. Поначалу я ему подражал, потом ударился в обратную крайность, но неизменно сравнивал себя со старшим братом и строил свою жизнь с оглядкой на него. Полтора года разницы — это мало; в сущности, мы — лжеблизнецы. Проблема в том, что Шарля не побороть, он — само совершенство. Поэтому он не оставил мне выбора, вынудив стать тем, кем я стал, — человеком, далеким от совершенства.

Что такое младший брат? Друг? Враг? Эрзац сына? Плагиатор? Раб? Соперник? Незваный гость? Более юная версия твоего Я? Тебя тревожит родная кровь, ты узнаешь в другом себя. Нового Себя. Жан-Бертран Понталис написал об отношениях между братьями очень чистую книгу, озаглавленную «Брат предыдущего». Это название, вне всякого сомнения, и есть самое лучшее определение моей личности: я — брат того, кто родился раньше меня. И не исключено, что я, пусть неосознанно, всегда лез из кожи вон, стараясь, чтобы каждый новый человек, с которым знакомился брат, обязательно задавал ему вопрос: «Вы ведь не один в семье?» Вначале был Шарль с изумительными голубыми (гораздо ярче моих) глазами и безупречно белыми зубами. И рядом с ним я — малокровный, щуплый, тщедушный младший брат с профилем в форме полумесяца и впалыми щеками.