Причин может быть много. И от этого было еще более тошно. А еще от того, что Люси обо всем догадалась. И простилась с ней виноватым тихим голосом. Как будто извинялась за то, что ей сейчас хорошо. Что ей сейчас лучше всех.

Причин надраться стало на одну больше.

Оля сбросила объемную куртку на руки гардеробщику и пошла к бару.

— Водку. Двойную, — скомандовала она молодой девушке, показавшейся ей смутно знакомой. — Вова где?

— Он вечером выходит. Я на подмене.

Все! Она вспомнила! Это была та самая девушка-студентка, которая помогала Вове в тот самый вечер, когда Оля здесь напилась и когда, судя по чеку, тут была Кира. Но саму Киру тут никто не видел. И на камерах она не засветилась. Вишняков утверждал, что именно так.

— Татьяна? — ткнула в нее пальцем Ольга, принимая стакан с водкой. — Вы ведь Татьяна?

— Совершенно верно, — осторожно улыбнулась девушка. — А вы?… Я вас не помню, извините.

— Извиняю. — Оля сделала шикарный глоток, от которого тут же обожгло горло. — Вы новенькая. У вас еще нет такой профессиональной памяти, как у Вовы. Какие планы вообще? Надолго тут?

Ей нужен был собеседник. Все равно какой. Даже если собеседником окажется незнакомая девушка Татьяна с осторожной улыбкой и нерасторопными движениями, не свойственными для работницы бара. Все равно. Ей надо было с кем-то говорить, чтобы не погружаться в опасные тяжелые мысли.

— Не знаю, как надолго. Но пока учусь, точно буду работать. — Она неумело протирала высокий стакан и на Олю почти не смотрела.

— Чтобы здесь работать, надо иметь хорошую память, — заметила Оля, глотая водку, как воду. — А у вас ее нет, уж извините.

— Почему? Почему вы так решили? — меланхолично отозвалась девушка, рассматривая на свет высокий стакан, который едва ли стал чище.

— Надо помнить клиентов. Помнить, что они любят. Вот Вова профессионал. Говорит ему клиент: как обычно. И он точно нальет клиенту то, что он любит. Что обычно пьет. А у вас, уж простите, нет такой памяти. Да и вообще никакой нет, — заявила Оля, успев захмелеть.

— Почему вы так думаете? — Татьяна оставила в покое стакан, уставилась на Олю. — Я учусь, работаю. Учусь на «отлично». И это как раз доказывает, что с памятью у меня все в порядке.

— А Киру не помнишь! — выпалила Оля, переходя на «ты». — И меня не помнишь. А я тут завсегдатай. И Кира тоже часто заходила. И заказывала всегда одно и то же: два «Манхэттена», пиво и луковые колечки. Всегда одно и то же! А ты ее не помнишь. Хотя обслуживала ее ты. Вова был занят в тот вечер.

— Я поняла! — воскликнула Татьяна, выставив в ее сторону палец. — Я поняла, кто вы!

— Да ну. — Оля криво ухмыльнулась. — Неужели?

— Вы подруга той погибшей девушки, о которой писали так много. Со мной говорили из полиции. Да, помню.

— Зачет, Татьяна. — Она дурашливо захихикала. — Налей себе за мой счет.

— Мне нельзя, — будто с сожалением проговорила девушка.

— Жаль, а то бы напились вместе. Глядишь, и память твою освежили бы. И Киру бы ты вспомнила.

— Я ее не помнила, потому что ее не было в тот вечер здесь. Ее не было, это совершенно точно.

— Танюша. — Оля подозвала ее пальцем, наклонилась над барной стойкой, громко прошептала: — Она была! Только не засветилась. Я ее тоже не видела. Но мне-то простительно, была пьяна. А вот ты… Ты почему ее не запомнила? Раз учишься на пятерки.

— Ее тут не было, уверяю.

— А чек? Его же ты пробивала? Ты. Вова отрицает свою причастность. Говорит, не он.

— Чек пробивала я, — вдруг сказала Татьяна. — Я тогда сразу не могла этого вспомнить. У меня сессия была. Я досрочно сдавала два экзамена. Мне не до чего было. Вова что-то спрашивает. Полиция спрашивает. А у меня в голове другое совершенно. А потом-то я вспомнила. Правда, рассказать еще никому не успела. Думала, что надобность отпала, раз больше никто не интересуется. Но я вспомнила.

— Что конкретно?

— Не что, а кого. — Татьяна снова взяла в руки злополучный стакан и принялась тереть его, время от времени заглядывая внутрь. — Я вспомнила мужчину, который пробивал этот заказ.

— Мужчину? Молодого, рыжеволосого? Со скучным, унылым лицом? — Оля, как ей казалось, в точности описала Никиту Калина, с которым Кира была в тот вечер. — На вид двадцать пять лет. Он?

— Нет. Не он.

— То есть?

— Это был мужчина немолодой. Со странным выражением лица. Я вот самого его точно описать не смогу, какой-то обычный, серый. А выражение лица запомнила.

— И что же было в том выражении лица запоминающегося?

Оля тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться. Пытаясь прогнать хмель, от которого поплыл взгляд.

— Когда он забирал у меня чек, он улыбался. Странно улыбался. Как… Как ненормальный. Да, точно. У него была именно такая улыбка: как у психически ненормального человека.

— Ух ты!

Она провела рукой по лицу. И тут же подумала, что совершить подобное в заброшенном дачном домике нормальный человек вряд ли смог бы. Надо срочно сообщить об этом Вишнякову. Срочно!

Оля достала деньги. Расплатилась. Соскочила с высокого табурета и, слегка пошатываясь, двинулась к выходу.

— Девушка! — вдруг громко окрикнула ее Татьяна. — Я совсем забыла сказать…

— Да? — Оля обернулась.

— Заказ он так и не взял. Заплатил за два «Манхэттена», пиво и луковые колечки. Чек взял, а заказ нет. Он так и остался в баре невостребованным.

— Товарищ майор, я дословно не помню.

Прапорщик, которого вызвал начальник колонии строгого режима к себе для беседы с Вишняковым, растерянно улыбался. Его длинные рыжие ресницы метались как пшеничные стебли на ветру.

— Дословно и не надо, — напряженно улыбался Вишняков.

Он не для того прикатил в такую даль, чтобы любоваться рыжеволосым добродушным прапорщиком, через слово намекающим на отдых после работы с баней и девочками. Ему нужна информация. Рябов ясно дал понять: не раскроют дела до конца следующего месяца, полетят головы.

— А если моя слетит, майор, то и твоей на месте не быть, — напутствовал он его перед командировкой. — Тряси там всех, понял?

Начальник колонии встретил его с вежливым пониманием. Сразу запросили журнал посещений недавно освободившегося Власова. И оказалось, что навещали его родители и… бывший следователь Сергей Константинович Пономарев.

Причем за шесть лет приезжал к нему трижды. Первый раз сразу после собственного увольнения. Второй и третий раз почти перед самым освобождением Власова.

— Два последних раза я сопровождал заключенного. Они говорили через стекло. Ничего особенного не было в тех беседах. Помню, потому что приезжал этот Пономарев не так давно. А вот первый раз, когда этот человек приезжал, сопровождал не я.