— Родители убрались.

— Все.

— Пацан тоже был счастлив?

— Несостоявшийся жених?

— Да.

— Щенок. Неужели вы всерьез думаете, что двадцатилетний пацан способен пройти через охрану Арифа?

— Я не думаю, я веду следствие, — буркнул Федор. — Данные на пацана есть?

— Будут, — пообещал Павел.

— Спасибо.

Очкарик ничего не записывал — только запоминал, поэтому он помолчал, давая информации возможность отложиться в памяти, а затем сменил тему:

— А что вы скажете о Сардаре?

— Телохранителе Арифа? — показалось, что Розгин удивлен.

— Да.

— Почему он вас интересует?

— Именно Сардар проверял кабинку перед тем, как в нее вошел Ариф.

— Насколько я знаю, колышек был искусно замаскирован.

— Тем не менее в других кабинках отравленных палок не оказалось.

— Или их успели убрать.

— Или кто-то знал, что Ариф сядет именно на этот унитаз.

— Я понимаю ход ваших мыслей, — после некоторой паузы произнес адвокат. — Версия имеет право на существование.

— Она все объясняет.

— Но и она несовершенна.

— Я вас слушаю.

— Ариф не доверял никому, и то, что в последнее время покушений на него не планировали, ничего не меняло: он очень серьезно относился к вопросам личной безопасности. Сардар служил Арифу пятнадцать лет и за это время успел натворить таких дел, что только авторитет Гусейна защищал его от расплаты. Грубо говоря, Федор, наш друг Сардар жив только до тех пор, пока с Арифом все было в порядке.

— А если его обещали пощадить? И на это купили?

— Есть вещи, которые не прощают даже в наши прагматичные дни, — развел руками адвокат. — Сардар об этом прекрасно знает и не мог продаться. Не мог. И уж тем более он бы не согласился на план, который выводит его в число главных подозреваемых. — Розгин пожал плечами: — Возможно, мои слова покажутся вам чересчур пафосными, но я, несмотря на то что видел многое, не верю в виновность Сардара.

* * *

С самого раннего детства Беспалый не любил запах горящих свечей. Не то чтобы совсем не выносил, но по возможности старался избегать и ни разу в жизни не купил ни одной свечи. Ни разу. Подобная странность была весьма необычной для человека, проводящего большую часть времени вдали от цивилизации, но таким уж Григорий уродился. Его путь освещали лучины и факелы, костры и керосиновые лампы — даже вонь горящей нефти казалась Беспалому более приятным ароматом, нежели запах плавящейся свечки.

Гнетущий. Всепроникающий.

Оказавшись в большом городе, Григорий решил, что уж здесь-то ему не доведется почувствовать ненавистный дух — какие могут быть свечи в мире электричества?

Решил и ошибся.

Их не было в снятой квартире, в полюбившемся Беспалому маленьком дешевом кафе, их не зажигали в его присутствии друзья. Но, увы, самая главная московская встреча, самый важный разговор прошел как раз при свечах.

Такое вот совпадение.

Или предзнаменование.

Нелюбимый запах не исчез, не погиб в огромном мегаполисе, а лишь затаился, подобно выжидающему охотнику, чтобы явиться в самый неподходящий момент.

И принести с собой беду. Или явиться вместе с бедой. И усилить мучения Григория.

— Спасибо, что пришел, — негромко произнесла старуха.

— Для меня большая честь разговаривать с вами, Бабушка, — так же тихо отозвался Беспалый.

Она приняла слова Григория как должное. Немногие удостаивались приглашения в этот дом.

— Садись, — кивнула на кресло. — Чай?

— Нет, спасибо.

— Хороший, на травах. — Помолчала. — Как ты любишь.

И уж совсем немногие могли рассчитывать на особое к себе отношение в этом доме. Беспалый не сомневался в том, что чай действительно заварен по его любимому рецепту: две четверти черного цейлонского, четверть китайского зеленого и четверть зверобоя. Как было бы приятно сделать сейчас глоток обжигающего напитка! Как вовремя! Но…

— Не хочу. — Опустил глаза. — Спасибо. «Проклятый запах!»

— Что ж, настаивать не буду.

Они разговаривали в гостиной, одну из стен которой практически полностью занимал камин с уставленной фарфоровыми куклами полкой. Не игрушками со стеклянными головами, а произведениями искусства, полностью выполненными из фарфора статуэтками, многим из которых исполнилось больше ста лет. Знаменитая коллекция Бабушки Осень. Справа от камина — французское окно, выходящее на открытую веранду, за которой начинался лес. Старуха не любила сады и парки, а потому ее дом находился посреди нетронутой рощи. У левой стены стояли низенький столик и два вольтеровских кресла, в которых и расположились собеседники.

И никаких люстр. Только свечи в настенных бра. Только проклятые свечи.

А еще — внимательный взгляд старых, но таких молодых глаз.

— Я думала, мой дом поможет тебе успокоиться.

— Так и получилось, — выдавил из себя Григорий. — В городе я чувствовал себя еще хуже.

Большие глаза Бабушки Осень оставались единственной частью лица, которой не коснулось время. Сухая морщинистая кожа, крючковатый нос, бледные тонкие губы, редкие брови… и две черные звезды, свет которых выдавал силу и ум. Мало находилось людей, способных выдержать взгляд старухи.

И мало кто, увидев ее, оставался равнодушным.

Царственная осанка, гордая посадка головы, глухие, старинного фасона платья с пышными юбками, длинные седые волосы, всегда собранные в высокую прическу, — Бабушка Осень походила на постаревшую императрицу из сказок. В ее присутствии любой, даже самый невоспитанный человек начинал говорить тихо, а то и просто молчать, ожидая, когда его спросят.

— Москва становится опасной для тебя, Григорий.

— Я знаю, — прошептал Беспалый.

Между ними трепетала завеса дыма — разговаривая с Григорием, старуха курила трубку. Однако даже табачный аромат был неспособен уничтожить запах горящих свечей.

— Ты должен уехать.

— Бежать?

— Уехать, — поправила Беспалого Бабушка. — Гончар ищет тебя.

— Он опоздал, — сказал Григорий, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — И знает, что опоздал.

— Тем не менее он будет искать встречи. — Старуха прищурилась. — Встречи, которую ты не переживешь.

Суровые слова не заставили Беспалого вздрогнуть. Он и сам знал, чем закончится рандеву с Гончаром. Спокойно улыбнулся: