А наутро был самый ужасный секс в жизни, когда не чувствуешь мужчину, а тебе просто щекотно! И как Гарнидзе с ним живет? И что вообще происходит в этом мире?

Мы разъехались, договорившись пересечься ближе к ужину, он сказал, что у него ко мне серьезный разговор.

Может, о члене размером с палец, может, о жене размером с черную дыру, а может, о Шпенглере.

Подъехав к ресторану, где мы договорились встретиться с Марецким, я заметила в парковочной зоне машину Романовича. Эти номера я отличу среди сотен и тысяч других — то были первые, которые я запомнила — м099кс, ведь буквы — мои инициалы.

Я набрала семь цифр Макса и тут же увидела его лицо сквозь тонированное стекло здания, лишь по ночам открывающее своих обитателей взорам простых смертных. Он сидел в темно-коричневом кожаном кресле, в котором даже тяжеловес показался бы гномом. Макс был в свитере крупной вязки и светлых джинсах, ему не хватало лишь очков, чтобы показаться доктором наук, и более мягкого взгляда, чтобы представить его стоящим за кафедрой и учащим уму-разуму студентов. Через стекло и расстояние я ощущала аромат Cartier, это модифицированный Armani для меня.

Но, войдя внутрь, я вынюхивала Романовича, догадываясь, что он рядом. Его я чувствую кожей сквозь кирпичные стены и других женщин. Потому что я его…

На этой секунде, расслабившись от собственных почти высказанных в мыслях откровений, я едва заметила как прямо перед моим носом нарисовались Романович с Жанной. Хрен сотрешь.

Макс поднялся из кресла и протянул Романовичу руку в знак знакомства. Вспомнила, как Бриджит Джонс училась представлять людей друг другу:

— Это Алек, это Жанна.

А дальше что сказать?

— Фотограф.

Пусть будет так.

Господи, а Макса как представить? Арт-дилер?

И тут оно само собой сорвалось с губ:

— А это Макс, бывший мужчина моей бывшей преподавательницы по живописи, — представила я его Алеку. На всех шести метрах высоты повисло молчание, последовало рукопожатие и перекресный взгляд. «А ты чего ожидал?» — вопрос так и срывался с губ. Но я вовремя прикусила язык.

Макс взял меня за руку и потянул к столу.

— А вы уже уходите? — спросила я сладкую парочку «Твикс».

— Не, мы твоего друга встретить.

— Какого еще друга?

Романович усмехнулся. Но ответил:

— Георгия!

Швабра посмотрела на меня так, как будто я была одета в майку Benneton. И это после всего, что между нами было? Неприятно встретить компанию мужчин, когда ты спала с двумя или больше, но вот встретить пару, с каждым из которых ты занималась сексом по отдельности и в течение двадцати четырех часов — это верх апокалипсиса. Эпицентр лжи.

Маленькое черное платье, и сапоги на огромном каблуке. Я чувствовала себя восковой фигурой в Музее мадам Тюссо. Но если я там окажусь, то в одном комплекте с Романовичем и шваброй.

Жанне было двадцать пять, и она постоянно лечилась то от анорексии, то от булимии, то от ожирения. Homo erectus в стандартной комплектации и без климат-контроля мозга.

Она снова стала черной, подстриглась под каре и начала напоминать Гарнидзе. На ней были джинсы Cavalli трехлетней давности, в одиннадцатом классе я в таких же ходила. Когда не к чему придраться, мы начинаем опускать одежду — это чисто женское. Просто она совершила поступок сильной женщины, на который моей смелости никогда не хватит, это была видимая причина ее превосходства.

— Кто это был? — спросил меня Макс так, как будто мы только что встретили снусмумриков, хотя где-то он был прав…

— Да так, старые знакомые.

И вот она жизнь. Двое счастливых снусмумриков идут встречать моего вечно несчастного друга, а мы с Максом сидим, как две пафосные статуи, и дико хотим поменяться местами со снусмумриками, потому как тогда у меня был бы Романович, а у него возможность спать со мной на полную катушку.

Гоша подошел сзади и растрепал волосы. Представляться не стал. И на ухо сказал:

— Морфиеманка.

Мысли неслись у меня в голове со скоростью сто километров в секунду.

Спустя пару минут и один общий заказ мы начали говорить.

— Маш. Вопрос серьезный. Пойми, я в тебя влюблен. Это все осложняет.

— Что усложняет? — сказала я, закурив первую за день сигарету.

— Ты так и не поняла? Я же тебя не отпущу.

— То есть мой выбор роли не играет?

— А у тебя его нет. Да, ты маленькая хорошая девочка, но кто, кроме меня, тебя жизни научит, кто другой будет выбивать глупый постмодернизм из башки?

Слышал бы его мой преподаватель по драматургии, Евгений Викторович Жаринов, был бы мордобой. Он так яростно и искренне пропагандировал теорию символов, что не видеть знаки и не ценить постмодернизм — смертный грех.

— Я не могу тебя выкинуть из головы. Но от жены я пока не уйду. Пойми, в жизни все сложнее, чем ты думаешь.

Мне захотелось еще бутылочку «Коделака».

А ему обеспечивать меня духовно и материально.

— Сейчас ты позвонишь Кириллу и поставишь точку. Надеюсь, мы пришли к консенсусу.

Однажды Настя сказала, что у меня синдром скрытой жертвы и что, не понимая этого диагноза, я ищу мужчину, который ограничит мой сознательный выбор, положит на лопатки в загон, и под этой властью я буду счастливой. А пока я давила мужчин, постоянно стараясь переплюнуть их амбиции и доказывая свою значимость. Псевдозначимость, если соблюдать политкорректность.

— Тебе номер сказать? — суровым приказным тоном молвил Макс, выпустив пару колечек.

— Откуда ты его знаешь?

— База МТС покупается в переходе за сто рублей. Ты что, серьезно думаешь, что я идиот?

Не знаю зачем, я набрала Кирилла и сказала тупую детскую фразу «Давай оставим свободу и добрые дружеские отношения». Макс взял мой телефон и стер его номер из записной книжки. Раз и навсегда.

— Машину хочешь?

— Нет. Я не люблю водить.

Мне жутко хотелось спросить «А что будет, если я сейчас пошлю тебя на хер и уйду», и именно в этот момент я поняла, что не хочу уходить. Минимум из природного любопытства «что день грядущий нам готовит?»

На втором этаже, на балконе, свисающем над соседнем столом, Романович, Гога и Жанна смеялись.

Я тоже захохотала истерически.

Он спросил: «Хочешь машину?», как будто речь шла о куске сыра, который бывает бесплатным только в мышеловке.

Он положил на стол картину. Миниатюру 30×40. Подпись Макеевой.

— Она твоя!

Это был его портрет.