Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Садима вернулась в будуар, где висел детский портрет Адриана. Она поднесла острие ножа к нежной улыбке на белокуром лице.
Занавеска задрожала.
Садима улыбнулась.
– Или мне открывайся, или с ним попрощайся.
Замок не собирался так легко поддаваться на угрозы. Паркет скрипнул, ставни хлопнули, двери заскрежетали, дымоходы засвистели. Садима схватила ружье, готовая драться.
Ковер под ногами пошел волной. Один конец взметнулся и обвился вокруг щиколотки. Ружье Садимы было заряжено мелкой дробью: она так изрешетила ковер, что тот упал, растерзанный на лоскутки. Шкаф подпрыгнул на месте, хлопая створками, но он был тяжелый и стоял далеко. Занавеска предательски подкралась сзади – Садима обернулась в последний миг и срезала ее ударом ножа.
Все длилось считаные секунды – она не сдвинулась с места, крепко уперев ноги в пол возле картины. Комната успокоилась, присмирев, но еще дрожала, готовая ударить, стоит только потерять бдительность.
Не давая комнате опомниться и вновь перейти к нападению, Садима заявила: «Я хочу понять. Покажи мне еще страницу».
Зашумела вода. Садима бросилась в ближайшую ванную комнату. В ней все было тихо. Ванну наполняло что-то черное и вязкое.
Садима знала: нельзя показывать страха, иначе соотношение сил переменится. Она приблизилась к ванне без дрожи. Преодолевая отвращение, закатала рукав и запустила руку в темную жижу по локоть.
Пальцы ушли в ил. Кожу задевали гуттаперчевые комья. Садима вцепилась другой рукой в край ванны и, задержав дыхание, стала щупать дно в поисках слива. Наконец нашла. Она вытащила руку, сжимая в кулаке пробку. Жижа стала медленно утекать.
В вязких и черных как чернила подтеках на эмалированных бортах проступили слова.
Лишившись дневника, я стала писать на стенах. Пишу я совсем мелко. Могу вместить до пятидесяти слов на кирпич. Одна служанка передала мне угольный карандаш. Когда он кончится, буду искать ему замену.
Колени, стопы, крестец… они до того болели, что как-то ночью я тайком отъединила их от тела. Теперь же поступаю так, едва остаюсь одна. Разбираю себя на части в своей темнице. Вытягиваюсь по кусочкам и так располагаюсь в этом тесном месте чуть удобнее.
А ведь когда-то я с трудом отсоединяла малую частичку уха! Теперь же могу разъять себя полностью. Благодаря этой уловке я еще никому не доставила радости ни всхлипами, ни мольбами о пощаде.
Едва открывается дверь в подполье, я быстро собираюсь обратно. Я порядком наловчилась в этой игре. Наведываются ко мне регулярно. Просовывают еду, забирают ночной горшок. Для этого внизу стены есть небольшой зазор.
Другое окошко – на уровне лица, чтобы я могла разговаривать. Иногда приходит служанка с Адрианом за руку. Мы с ним играем как можем, он сует ручонки в отдушины моей тюрьмы. С ним я смеюсь, чтобы подбодрить его, но он, кажется, и не волнуется. В таком возрасте ничто не удивляет.
К тому же он привык видеть маму лишь кусочками. Потому что ночью я сбега́ю какой-нибудь своей частью и забираюсь к нему.
Через зазор проходят мои глаза, уши, рот, руки целиком и ноги до колен. Дверь в подземелье на ключ не запирают – к чему им утруждать себя? И части мои бегут в темноте.
У меня две маленькие отрады. Сперва я иду к спящему сыну. И каждый вечер оберегаю его сон. Глаз мой смотрит на него, ладонь гладит по волосам.
Затем я навещаю мужа. Сладко же храпит он для того, кто живьем замуровал молодую жену в подземелье собственного замка! Рот мой всю ночь нашептывает ему угрозы. Такая практика приносит плоды. Днем он теперь похож на собственную тень, точно призрак.
Ах, могла бы я сбежать из темницы целиком! Взять с собой сына и исчезнуть! Ничего больше мне не нужно. Золота я могу создать сколько угодно.
Да, вот только увы: через отверстия в стене не всё проходит. Бедра еще могут похудеть. Но грудная клетка слишком широка. Мне нужно будет научиться разбирать ее всю: отделять сердце, легкие, каждое ребрышко. Но, даже сумей я это, останется голова. Череп, мозг не пройдут. А раздробить их невозможно.
Черная вода исчезла в сливном отверстии.
Садима в ужасе не двигалась с места, не в силах опомниться от того, что прочла. Права была мама, когда говорила ей держаться подальше от колдовства. Пора было отсюда бежать.
Между тем стемнело. Садима вышла из ванной комнаты и шагала погруженными во мрак коридорами, сжимая в руках ружье. В спальне она бросилась собирать вещи.
Но очутившись возле кровати, почувствовала себя чуть уверенней. Здесь с ней ничего не могло случиться. Она опустилась на пол, прислонилась щекой к горе матрасов и закрыла глаза. Сил не было.
Садима забылась в дреме. И в полусне услышала его голос. Возлюбленный шептал ей на ухо простые успокоительные слова. Всё повторял и повторял их тихо. Садима узнала голос Адриана.
* * *
Она проснулась с ломотой в теле, но отдохнувшая и уверенная в себе. Занимался день. Сбегать она не станет. Адриану нужна ее помощь.
Садима потянулась, сняла измятое охотничье платье, привела себя в порядок. Вдруг овладевшая ею уверенность дала трещину. В животе волной поднялась тревога. Она обернулась.
Накануне, еще не оправившись от потрясения, она неплотно закрыла за собой дверь. И вот теперь в спальню вошла кошка.
Садима осторожно приблизилась к ней. Она слишком ее опасалась, чтобы погнать тряпкой, как простого кота. Кошка подобралась и юркнула под кровать. Садима присела на корточки, но кошка уже была у двери. В зубах она что-то держала. Садима побежала следом, но впустую. Той и след простыл.
Ища кошку, она начала обходить коридоры. Этажом выше раздался шум. Садима поднялась и услышала, как разбилась ваза. Она поспешила на звук. Но никого не застала: только осколки. Тогда она поднялась на чердак, постучалась в комнату Адриана.
Открыл он не сразу.
– Доброе утро, Садима. Хорошо ли вы спали?
Адриан держался за косяк, будто боялся упасть. И говорил с трудом. Садима махнула рукой, отметая эту комедию. Нечего делать вид, будто ничего не случилось и все идет как нельзя лучше. Ответила она одной из своих присказок:
Опять за старые дела?
Язык ваш кошка отняла —
Время не выгадывайте,
Всё мне выкладывайте!
Плечи
