Что касается Трибуле, то решение представлялось достаточно простым: его надо бросить в Бастилию. Проблема Манфреда сложнее, но она, в сущности, остается заботой полиции. Надо арестовать этого бродягу и колесовать живым. Вот что решил Франциск I.

Но, убеждая себя в правильности своего решения для его личных интересов, король чувствовал, что его волнует еще нечто другое!

Нет! Не всё закончится тем, что его шут сгниет в каменном мешке, а Манфред сведет счеты с жизнью на эшафоте посреди Гревской площади!

Их смерть не может залечить двойную рану его сердца…

Жилет любила Трибуле! Жилет любила Манфреда! Эти две реальности казались королю очевидными.

Напрасно он показал Жилет истинное лицо Флёриаля: презренный шут, а Жилет увидела в нем только своего отца!

Напрасно Манфред грубо оскорбил юную девушку перед многочисленной толпой… Во взгляде Жилет король прочел любовь… И король увидел, что его чувства презирают!.. Его, настоящего отца, отвергли.

Эти два чувства – любовь и отцовская привязанность – вели между собой своеобразную борьбу, о которой король нисколько не подозревал.

Будем справедливы: Франциск I был убежден, что чувственная любовь была подавлена отцовским чувством. По крайней мере, он так думал. Возможно, это мнение опровергала жгучая ненависть к Манфреду, которая росла с каждой минутой.

И когда он говорил о наказании Манфреда, отважного оборванца, наглеца, бунтаря, то король, несомненно, преследовал в этом молодом человеке любовника той, кого король сам любил… Франциск по характеру был грубым.

Под брильянтовым лоском своих представлений, под пышностью своих претензий на высокое искусство и поэзию в нем скрывался военный человек. Из него делали тенора, а он был солдафоном.

Как и всем властным грубиянам всех времен и всех народов, Франциску женский вопрос казался очень простым. Он полюбил женщину? Он ее взял. Он разлюбил женщину? Он ее пнул ногой в неизвестность. Возникли какие-то препятствия между ним и его пассией? Король убирал эти препятствия.

Кем была эта Жилет в глазах героя Мариньяно? Маленькой девчонкой, игрушкой.

Да, у короля вспыхнула страсть к ней. Сопротивление этой девчонки раздражало короля. Он старался убедить себя, что чувство его было отцовским. И, чтобы быть справедливым, надо признать: вполне возможно, король искренне верил в это, хотя он не умел читать в своей душе.

И вот когда король поверил, что нашел окончательное решение, он ни на секунду не подумал, что готовит нечто чудовищное, как не сделал этого в тот момент, когда решил предупредить Феррона об измене Мадлен и собственноручно передать тому ключ от дома, где совершалось прелюбодеяние.

Наутро он вызвал к себе трех верных рыцарей.

Эссе, Сансак и Ла Шатеньере, едва вылечившиеся от полученных ран, провели ночь в Лувре, впрочем, как и большинство других придворных, которые намерены были защищать короля в случае возвращения толпы агрессивных нищих.

Неразлучная троица приветствовала короля, который, казалось, вполуха слушал их слова, а сам, удобно устроившись в большом кресле, о чем-то размышлял.

Неожиданно король спросил:

– Ла Шатеньере, как тебе понравилась герцогиня де Фонтенбло?

– Сир, – ответил Ла Шатеньере, – я нахожу ее очень красивой…

– Очень красивой! – утвердительно кивнул король. – Верно. А ты, Сансак?

– Сир, я нахожу ее восхитительной.

– Восхитительной… И это не преувеличение… А ты, Эссе?

– Мои глаза, сир, все еще ослеплены ее великолепием.

– Очень хорошо. Итак, вы все трое согласны, что прекрасная герцогиня достойна любви?

На этот раз придворные с беспокойством переглянулись. Возможно, они поспешили, и следовало сказать, что в красоте Жилет нет ничего особенного? Но откуда им знать, что думает сам король?

К счастью, его величество сам вывел их из затруднения.

– Хорошо, – сказал он, – это доказывает, что у вас верный глаз в этих делах. А теперь слушайте хорошенько. Я даю за герцогиней земли моего домена в Фонтенбло и намерен как можно быстрее выдать ее замуж.

Беспокойство придворных сменилось изумлением… Стало быть, новоявленная герцогиня не является королевской любовницей? Или, вернее, она ему уже надоела?

– Я ищу мужа для герцогини, – продолжил король, вставая с кресла, – и хотел бы видеть ее супругом одного из вас троих…

– Сир! – в один голос вскричали обескураженные придворные.

– Да, да! Это будет один из вас… Кто? Пока еще не знаю… Надо, чтобы претендент кое-что доказал…

– Сир! Мы на все готовы ради такой чести…

Король с минуту помолчал, а потом равнодушно произнес:

– Герцогиня де Фонтенбло выйдет замуж за того, кто доставит мне, живым или мертвым, бродягу, которого зовут Манфредом!

Все трое поклонились и засыпали короля словами благодарности, но Франциск прервал их:

– Господа, я дал слово и назад его не возьму! Тот из вас троих, кто доставит мне этого мерзавца, станет супругом герцогини.

– Сир! Когда прикажете отправляться на поиски?

– Немедленно! – ответил король.

Вечером того же дня трое друзей соблюлись поужинать в корчме Девиньер.

Заведение это располагалось в самом центре парижской жизни, то есть в конце улицы Сен-Дени. Содержали его супруги Грегуар. Муж, человек немного раздражительный и сварливый, тучный, постоянно крутился у огня огромного очага, на котором жарилась разнообразная дичь. Он был хорошим хозяином, по крайней мере, соответствовал тому, что обычно понимают под таким определением: старался продавать вино как можно дороже и не вмешиваться ни в какие дела, по крохам увеличивавшие его состояние. Жена его, мадам Грегуар, была приветливой матроной со сверкающим взглядом, очаровательно пышными формами, роскошными округлостями, но без чрезмерности, хотя кое-какие излишества можно было найти повсюду: на щеках, на подбородке, у локтей, на ее белых, всегда обнаженных руках.

В корчму часто заходили, чтобы выпить анжуйского вина, ставшего модным благодаря Рабле. Супружеской паре был дарован дьяволом отпрыск. Хотя ему было уже пятнадцать лет, выглядел он на двенадцать: довольно тщедушный, хилый, тощий, неудавшийся, но пройдошистый, как обезьяна. Его звали Ландри, но посетители харчевни, вдохновясь его маленьким ростом, придумали мальчишке прозвище: Ландри Ламповое Донышко.

Итак, этим вечером в корчме Девиньер за бутылкой анжуйского сидели Сансак, Ла Шатеньере и Эссе. В заведении был общий зал: большой, красивый, с медными украшениями, обставленный столами с вощеными столешницами и резными табуретками. Но были в заведении и отдельные комнатки, предназначенные для посетителей, предпочитавших напиваться в уединении. Вот в одном из таких кабинетов и устроилась после окончания своей службы в Лувре неразлучная троица.