В гостинице Колчак узнал, что прошедшей ночью на русскую эскадру, стоящую на внешнем рейде Порт-Артура, напали японские миноносцы и повредили либо даже потопили – точно никто же знал, хотя новости до Якутска доходили быстро, телеграф работал отменно – три русских корабля. Командовал миноносцами японский адмирал Хэйхатиро Того, один из самых смелых и опытных моряков Страны восходящего солнца.

– Ночью телеграф работает? – спросил Колчак у заспанного старичка, приставленного к двери «отеля». Главной задачей старичка было следить, чтобы через щели в «отель» не проникал морозный дух, за остальное он не отвечал и, что, например, перед именитыми гостями следует распахивать двери, совершенно не знал.

Протерев глаза маленькими морщинистыми кулачками, старичок наклонил голову с ровным, расчесанным железным гребнем и приглаженным с помощью слюней пробором.

– Так точно, ваше благородие.

Ночью Колчак отбил телеграмму президенту Академии наук великому князю Константину Константиновичу с просьбой откомандировать его в действующую армию по военно-морскому ведомству.

Великий князь заколебался: ему не хотелось терять Колчака.

Колчак пообещал: как только закончится война, он вновь вернется в Академию, в Русскую полярную экспедицию, с тем чтобы продолжить работу Толля. В том, что война будет недолгой, были уверены все: ведь моська же напала на слона. Как только слон развернется, он тут же наступит ногой на жалкую собачонку, и от нее останется лишь мокрое место. Скрепя сердце великий князь Константин Константинович[58]согласился...

Колчак получил предписание – после завершения работы над письменным отчетом о поисках пропавшего Толля явиться в Порт-Артур.

Вместе с Сонечкой Омировой и боцманом Бегичевым Колчак снялся со своего места в Якутске, в «отеле», где он уже успел обжиться, и на собаках – этот вид транспорта Колчак считал лучшим в утонувшей в снегах Сибири, даже лучше оленьего – отправился на юг, в Иркутск.

Работу над отчетом о поисках Толля он завершил 9 марта 1904 года, уже в Иркутске.

Это в средней полосе России, даже под Санкт-Петербургом март может оказаться весенним месяцем, брызжущим солнцем, с раскисшими рыжими полянами и сильным запахом распускающихся почек в лесу, в губернском же городе Иркутске март – это еще зима. С лютыми морозами. На улицах, бывает, находят замерзших от холода кошек и воробьев. Здешние кошки отличаются от страшных северных котов – это существа изнеженные...

Дворы мобилизационных пунктов города были забиты людьми. Молодые парни в треухах, с зоркими глазами, способными рассмотреть белку на расстоянии в двести метров и уложить ее одной дробиной из дедова ружья, деловито доставали из сидоров[59]литровые бутыли, заткнутые деревянными пробками, извлекали кружку – иногда одну на всех – и, веселясь, пускали бутыль по кругу.

– Мы этим кривоглазым покажем, как топить нашу посуду на рейде Порт-Артура! – грозились они. – Живо глаза на задницы натянем!

Колчаку было грустно и неловко слышать эти речи: славные сибирские ребята, способные в одиночку завалить свирепого медведя-шатуна, становились заложниками политики, им отводилась одна только роль в большой игре, разворачивающейся на Дальнем Востоке – роль пушечного мяса. В одиночку Япония не осмелилась бы не только гавкнуть на Россию, она даже косо взглянуть в ее сторону не посмела бы... За Японией стояла Англия, у которой здесь также имелись свои интересы, в частности в Корее и в Китае.

Многие из этих ребят вообще не вернутся с войны – вон темная печать смерти лежит на их лицах, люди уже помечены ею, только не видят этого, многие вернутся искалеченными, и лишь малое число из них возвратится живыми, иные даже вообще нетронутые пулями, сбереженные Богом для продолжения жизни на земле.

В Иркутск приехал Василий Иванович Колчак – отец лейтенанта, грузный, насмешливый, колкий на язык, знаток музыки и поэзии, с большой лысой головой, над которой слабым облачком взлетал невесомый темный пух. Он приехал в старой генеральской форме, тщательно отремонтированной, в теплых, на меху, сапогах, в которых ходили, наверное, еще офицеры героической Шипки,[60]с небольшим кожаным баулом в руке.

Отец ввалился в номер, который снимал Колчак, обваренный холодом, заиндевелый, смеющийся и веселый, будто дед Мороз, кинулся к сыну, притиснул его голову к себе, поцеловал в макушку.

– Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – сказал он, еще раз звонко чмокнул лейтенанта в макушку и неожиданно озабоченно произнес: – Сын, а у тебя в голове появились седые волосы.

Колчак поднял голову, глянул в бровастое умное лицо Василия Ивановича, подумал, что хорошо, отец не знает о его ревматизме, о вываливающихся зубах и перепадах в дыхании, ответил спокойно:

– Чего же ты хочешь? Годы, папа, годы... К сожалению, они не уменьшаются, они – прибавляются. Процесс этот неостановим. Увы!

– Мне сообщили в канцелярии Морского министерства, что ты отправляешься в Порт-Артур?..

– Совершенно верно.

Василий Иванович не выдержал, вздохнул тихо, в себя, потом, после минутной паузы, одобряюще кивнул. Но аккуратная седенькая бородка «буланже», которую он три раза в неделю обязательно подправлял ножницами, горько задрожала, выдала его состояние. Он понимал, что расклеиваться нельзя и вообще нельзя показывать сыну, что обеспокоен, покашлял в кулак.

– Честь рода нашего, Колчаков, уверен, ты никогда, Саша, не замараешь... Извини меня за ненужную патетику. Какое будет назначением Порт-Артуре?

– Пока не знаю. Хотелось бы по интересу – на миноносец.

– Только что назначен новый командующий флотом на Тихом океане – Степан Осипович Макаров.[61]

Темное сухое лицо Колчака ожило в обрадованной улыбке:

– Великолепно! За это надо выпить шампанского! Степан Осипович – один из самых светлых адмиралов в русском флоте. Люблю таких людей!

– Таких людей не любить грешно, Саша. На них земля наша держится.

В номере Василия Ивановича оказалось старенькое разбитое пианино, полгода назад вынесенное за ненадобностью из богатых апартаментов, а поскольку выбрасывать инструмент хозяину гостиницы было жалко, он и определил его вместо мебели в номер двумя разрядами ниже. Вечером, когда сели ужинать втроем – Сонечка Омирова, Василий Иванович и Саша Колчак – и выпили по стопке водки, настоянной на скорлупе кедровых орехов, коричневой, вязкой, как деготь, крепкой и вкусной, Василий Иванович подсел к пианино. Открыл крышку.

– На нем играть все равно, что на банке с квашеной капустой или корзине с грибами. Пианино разбито вконец. – Александр налил немного водки Сонечке, поскольку та от шампанского отказалась, да и благородное «Клико» было очень дорогим – на шампанском в Иркутске золотишные воротилы просаживали целые состояния, – налил себе и отцу.

– Не скажи, – возразил Василий Иванович. – Я эту корзину с грибами, как ты изволил выразиться, уже осмотрел, кое-что подтянул, кое-что подклеил, кое-что отпустил, поэтому инструмент хоть и имеет расхлябанный вид, хоть и западают на нем педали, а выдать на-гора еще кое-что может.